Жан-Жак Руссо. Соображения об образе правления в Польше

ЖАН-ЖАК РУССО. СООБРАЖЕНИЯ ОБ ОБРАЗЕ ПРАВЛЕНИЯ В ПОЛЬШЕ И О ПЛАНЕ ЕГО ПЕРЕУСТРОЙСТВА, СОСТАВЛЕННОМ В АПРЕЛЕ 1771 Г.
1771 Г.
ГЛАВА I. СОСТОЯНИЕ ВОПРОСА
Картина правления в Польше, нарисованная господином графом Виельгорским, 1 и размышления, которые он к ней присоединил, – это весьма поучительные детали для того, кто захочет сделать общий набросок последовательного преобразования этого правления. Я не знаю никого, кто был бы более способен его начертать, чем он сам, человек, который соединяет общие познания, которые требует подобный труд с познаниями частными и знаниями конкретных условий, а эти последние то и невозможно изложить письменно. А между тем их необходимо знать, чтобы приспособить учреждения к народу, для которого эти последние предназначаются. Если не знаком с нацией по сути, той нацией, для которой трудишься, то работа, которую для нее делаешь, как бы превосходна она ни была сама по себе, всегда будет содержать погрешности касательно проведения его в жизнь, а тем более тогда, когда речь идет о нации, уже обладающей учреждениями, вкусы, нравы, предрассудки и пороки которой уже весьма укоренились, и их невозможно так легко устранить, посеяв новые семена. Хорошее учреждение для Польши может быть произведением только поляка или того, кто в достаточной мере на месте изучил польскую нацию и ее соседей. Иностранец же может предложить лишь общий взгляд для того, чтобы просветить, но не для того, чтобы направлять создателя учреждений. Даже приложив всю силу своего ума, я не смог бы охватить всю совокупность этих важных отношений. Нынче у меня едва сохранилась способность связывать мысли, а потому я ограничусь, оказывая услугу господину графу Виельгорскому и проявляя усердие в служении его родине, тем, что представлю отчет о впечатлениях, которые возникли у меня от чтения его работы и размышлений, которые она во мне породила. Читая историю правления в Польше, с трудом понимаешь, как столь странным образом устроенное государство могло просуществовать так долго 2. Огромный организм, состоящий из огромного числа мертвых частей, из малого числа разъединенных частей, движение которых почти что не зависит друг от друга и которые вместо того, чтобы двигаться к общей цели, взаимно разрушают друг друга, организм, производящий много движений, дабы ничего не сделать, будучи не в состоянии оказать сопротивление тому, кто хочет отрезать от него часть, оказывается в состоянии разложения пять– шесть раз на протяжении каждого столетия и парализованным при каждом усилии, которое он хочет сделать, при малейшей потребности, которую он хочет удовлетворить, несмотря на всё это, живет и сохраняет свою силу. Вот, как мне кажется, одно из самых странных зрелищ, способных поразить мыслящее существо. Я вижу, как все государства Европы стремятся к его разрушению. Монархии, республики – все эти нации, обладающие столь великолепными учреждениями, все эти прекрасные правления, столь мудро поддерживающие равновесие внутри, одряхлели, им грозит скорая смерть, а Польша, эта обезлюдевшая, опустошенная и угнетенная страна, открытая для всех завоевателей, при всех своих несчастьях и анархии, всё еще являет огонь молодости, и она еще смеет искать правление и законы, как если бы она лишь только зарождалась! Она находится в цепях рабства, а меж тем обсуждает способы сохранения свободы! Она ощущает в себе такую силу, которую не может подчинить себе тирания. Мнится, я вижу Рим, который в осаде спокойно правит землями, где его враг только что разбил лагерь. Храбрые поляки, остерегайтесь, что, желая слишком хорошей жизни, вы лишь ухудшите ваше положение. Мечтая о том, что вы желаете завоевать, не забывайте о том, что можете потерять. Исправьте, насколько возможно, пороки вашего государственного устройства, но не пренебрегайте тем устройством, которое сделало вас теми, кто вы есть.
Вы любите свободу и достойны ее, вы защищали ее от могущественного и коварного захватчика, который, делая вид, что предлагает вам узы дружбы, налагал на вас оковы рабства. А ныне, устав от беспорядков в вашей стране, вы вздыхаете, думая о покое. Я полагаю, что его легко получить, но сохранить его одновременно со свободой мне представляется весьма затруднительным. Ведь именно посреди этой анархии, которая вам отвратительна, возник склад души патриотов, отвративший вас от ярма деспотизма. Души поляков дремали в покое, напоминающем летаргию, буря их разбудила. Разбив оковы, которые им прочили, эти души ощущают груз усталости. Они хотели бы соединить мир при деспотизме с усладами свободы. Боюсь, что они желают совместить несовместимое. Покой и свобода мне кажутся несовместимыми вещами, нужно выбирать одно из двух.
Я не говорю, что нужно оставить всё в том положении, в каком оно находится, но хочу сказать, что браться за дело нужно с крайней осмотрительностью. В настоящее время на людей большее впечатление производят пороки, чем выгоды. Я боюсь, что придет время, когда они лучше будут понимать эти выгоды, но, к несчастью, это будет тогда, когда они их уже утратят.
Легче легкого, если хотите, сотворить лучшие законы. Однако ж невозможно создать такие, которыми не злоупотребляли бы люди, подверженные пристрастиям, раз они уже стали злоупотреблять наилучшими законами. Предвидеть и оценить все будущие злоупотребления, вероятно, вещь невозможная для самого совершенного государственного деятеля. Поставить закон выше человека – это задача в политике, которую я сравниваю с задачей о квадратуре круга в геометрии. Хорошенько решайте эту задачу, и правление, основанное на таком решении, будет добрым и свободным от злоупотреблений. Но до того времени, я уверяю вас, что там, где вы думаете, что установили царство законов, царствовать будут люди.
Никогда не будет прочного и доброго устройства государства, если только при этом закон не будет царить в сердцах людей. До тех пор, пока сила законодательства не распространится до этих пределов, всегда будут уклоняться от исполнения законов. Но как добраться до сердец? Вот о чем наши творцы учреждений почти не задумывались, всегда имея в виду лишь силу и наказания. Вот к чему вознаграждения, возможно, тоже никогда не приведут. Даже самый неподкупный суд к этому не приведет, потому что справедливость, так же как и здоровье, это благо, которым наслаждаются, не ощущая его, которое не вдохновляет никогда на душевный порыв и ценность которого осознают лишь тогда, когда ее уже утратили.
Но как же тронуть сердца людей и заставить их любить родину и ее законы? Смею ли я сказать? Да детскими играми, которые кажутся ненужными в глазах людей поверхностных, но которые создают милые сердцу привычки и непобедимые привязанности. Если я при этом говорю вздор, то уж во всяком случае самый полный, ибо признаюсь, что я полагаю: мое безумие обладает всеми признаками разума.
ГЛАВА II. ДУХ СТАРИННЫХ УЧРЕЖДЕНИЙ
Когда читаешь древнюю историю, кажется, что попадаешь в иной мир, к иным существам. Что общего у французов, англичан, русских с римлянами и греками? Почти ничего, кроме внешнего вида. Сильные души греков и римлян иным покажутся историческим преувеличением. Как те, кто чувствует себя столь ничтожными, станут ли задумываться о существовании столь великих людей? А меж тем, они существовали и были человеческими существами, подобными нам. Что же мешает нам быть такими же людьми, как они? Наши предрассудки, наша низменная философия, мелочность и корыстолюбие, соединившиеся во всех сердцах с эгоизмом благодаря нелепым учреждениям, создание которых никогда бы не внушил гений.
Я обращаю взор на нации новых времен и нахожу у них множество изготовителей законов, не нахожу ни одного законодателя. У древних я назову трех главных законодателей, которые заслуживают особого внимания: Моисея, Ликурга и Нуму 3. Все трое обратили главную свою заботу на предметы, которые показались бы нашим докторам права достойными насмешки. И все трое достигли таких успехов, которые сочли бы невозможными, если бы о них не сохранилось точных свидетельств.
Первый задумал и совершил удивительное дело – основал нацию как единый организм из скопища несчастных беглецов, которые не знали ни ремесел, ни оружия, ни талантов, ни добродетелей, ни мужества и ни одной пяди собственных земельных владений, представляя собою чужеродную толпу на Земле. Моисей взял на себя смелость превратить эту бродячую и раболепствующую толпу в политический организм, в свободный народ; и когда они бродили в пустыне, не имея и камня, чтобы преклонить голову, Моисей даровал им прочное установление, неподвластное времени, судьбе, завоевателям,– то устройство, которое не могли ни испортить, ни даже изменить пять тысячелетий и которое сохранилось еще сегодня во всей своей силе, даже тогда, когда эта нация как организм уже более не существует.
Чтобы помешать своему народу раствориться среди чуждых народов, он дал ему нравы и обычаи, несовместимые с нравами и обычаями других наций; он слишком обременил свой народ обрядами и избыточными церемониями; он стеснил свой народ тысячью способов, чтобы постоянно держать его бодрым, и сделал его чужеродным телом по отношению к другим людям; все узы братства, которые установлены им между членами его Республики, оказались также и преградами, отделяющими сей народ от соседей и мешающими его смешению с ними. Вот почему эта своеобразная нация, столь часто находившаяся под гнетом, разбросанная по свету и, казалось бы, уничтоженная, неизменно уважала свои правила и всё же сохранилась до наших дней, будучи рассеянной среди других народов, но с ними не смешиваясь; вот почему ее нравы, законы, обряды существуют и будут существовать до тех пор, пока существует мир, вопреки ненависти и преследованиям со стороны остальной части человеческого рода.
Ликург взялся учредить народ, уже униженный рабством и пороками, которые были следствием рабства. Он наложил на народ железное ярмо, такое ярмо, подобного которому не нес на себе еще ни один народ; но он прикрепил его к ярму и, постоянно заставляя его носить, отождествил народ, так сказать, с этим ярмом. Он беспрестанно являл народу его отечество – в законах, в играх, в домашней жизни, в его любовных увлечениях, в празднествах; он не оставлял народу ни минуты покоя, предоставляя его себе самому. И из этого постоянного принуждения, проникнутого благородной и высшей целью, зародилась в народе горячая любовь к отечеству, которая всегда оставалась самой сильной или даже единственной страстью спартанцев и сделала их существами, стоящими выше остальных людей. Спарта была всего-навсего городом – это правда; но одной только силой своих учреждений этот город навязывал законы всей Греции, сделался ее столицею и повергал в трепет персидскую монархию. Спарта была тем очагом, из которого ее законодательство распространяло свое влияние на всё, что ее окружало.
Те, кто считает Нуму только создателем религиозных обрядов и церемоний, весьма неверно судит об этом великом человеке. Нума была подлинным основателем Рима. Если бы Ромул только собрал разбойников, которые под влиянием невзгод могли бы рассеяться, то его несовершенное творение, по всей вероятности, не выдержало бы испытания временем. Но Нума сделал его прочным и долговечным, объединив этих разбойников в не подверженный распаду организм, превратив их в граждан не столько посредством законов, в которых еще едва ли нуждалась их деревенская бедность, сколько умеренными учреждениями, привязавшими их друг к другу, а всех вместе – к их земле; сделал, наконец, их город священным посредством тех легкомысленных и суеверных, на первый взгляд, обрядов, силу и влияние которых почувствовали так мало людей; а основы этих законов заложил, однако, именно Ромул, свирепый Ромул.
Такой же дух руководил всеми древними законодателями при создании учреждений. Все они стремились найти такие узы, которые бы привязали граждан к отечеству и друг к другу; и они обнаружили эти узы в особых обычаях и религиозных церемониях, по своей природе особенных и национальных (см. окончание «Общественного договора»); в играх, собиравших вместе многих граждан; в упражнениях, которые увеличивали их крепость и силу вместе с гордостью и уважением к самим себе; в зрелищах, напоминавших им историю предков; несчастья предков, их добродетели и победы вызывали живое участие в сердцах граждан, разжигали живое стремление к состязанию, накрепко привязывали их к родине, о которой им непрестанно напоминали. Именно стихи Гомера, которые читали грекам на торжественных собраниях не в удушливых комнатах, с подмостков и за плату, но под открытым небом и перед всем организмом нации; именно трагедии Эсхила, Софокла и Еврипида, которые часто им показывали, награды, которыми при одобрении всей Греции венчали победителей в играх,– вот что, постоянно порождая стремление к славе и состязанию, возносило их мужество и добродетели до той степени силы, о которой ныне ничто нам не напоминает; людям нашего времени не дано даже в это поверить. Если есть у них законы, то единственно для того, чтобы научить их покорно подчиняться своим хозяевам, не воровать из карманов и не отдавать слишком много денег публичным мерзавцам. Если есть у них обычаи, то только для того, чтобы развлекать праздность легкомысленных женщин и с изяществом и праздностью проводить свое время. Если они собираются вместе, то лишь в храмах для богослужения, в котором нет ничего национального, и оно ничем не напоминает об отечестве, да и над этим лишь насмехаются; или собираются в накрепко запертых залах и за деньги – чтобы смотреть на изнеживающие зрелища, где умеют говорить лишь о любви и рассказывать пошлые истории, заставляя жеманиться продажных женщин, усваивая там уроки разврата – единственные уроки, которые там извлекают из всех тех, которые думают там преподавать. Если они собираются, то лишь на праздниках, где народ неизменно презираем и лишен влияния, где осуждение или похвала со стороны общества ничего не значат, лишь на непристойных сборищах, где заводят тайные знакомства и ищут наслаждения, которые более всего разъединяют, отдаляют людей друг от друга, а их сердца быстрее всего охладевают. Да разве в этом заключается средство побуждать любить отечество? Нужно ли удивляться, что столь различный образ жизни приводит к столь различным последствиям и что люди нашего времени уже не находят в себе ничего от той душевной крепости, которая благодаря всему этому вдохновляла древних? Считайте эти отступления остатками былого сердечного жара, который вы во мне распалили. А теперь я с удовольствием возвращаюсь к тому из нынешних народов, который не так далеко отстоит от тех, о которых я только что говорил.
ГЛАВА III. ПРИМЕНЕНИЕ
Польша – большое государство, окруженное еще более значительными государствами, которые в силу царящего в них деспотизма и военных порядков обладают огромной наступательной мощью. Слабая по причине анархии, Польша, напротив, несмотря на всю доблесть поляков, сталкивается с оскорблениями с их стороны. У нее нет укреплений, способных остановить их вторжения. Убыль населения 4 делает ее совершенно неспособной к самозащите. Нет никакого экономического строя, почти вовсе нет войск, никакой военной выучки, никакого повиновения вышестоящим. Постоянно раздираемая противоречиями внутри, постоянно под угрозой извне, она сама по себе не обладает никакой устойчивостью и зависит от произвола соседей. В настоящем положении вещей я вижу лишь одно средство сообщить ей эту устойчивость, которой ей не хватает, а именно: вселить, если можно так выразиться, душу конфедератов во всю нацию 5, до такой степени утвердить республику в сердцах поляков, чтобы она продолжала там существовать вопреки всем усилиям угнетателей. Именно в этом, как мне кажется, и состоит ее единственная обитель, где сила не сможет ни добраться до нее, ни разрушить. Еще недавно можно было увидеть достопамятные тому доказательства. Польша находилась в цепях у русских, но поляки остались свободными. Великий пример, который показывает вам, как вы можете пренебрегать могуществом и честолюбием ваших соседей. Если вы не можете помешать тому, чтобы они поглотили вас, по крайней мере, сделайте так чтобы они не могли вас переварить. Каким бы образом вы за это ни взялись, до того, как вы дадите Польше всё то, чего ей недостает для того, чтобы быть способной оказать сопротивление врагам, она окажется сотню раз захваченной ими. Добродетель ее граждан, их патриотический пыл – особый облик, который могли бы придать их душам национальные учреждения – вот единственные укрепления всегда готовые ее защитить, которыми не овладеет никакая армия. Если вы сделаете так, что ни один поляк никогда не сможет стать русским, я отвечаю за то, что Россия никогда не покорит Польшу.
Именно национальные учреждения, которые создают гений, характер, вкусы и нравы народа делают его самим собой и никаким другим, внушают ему горячую любовь к родине, основанную на неискоренимых привычках, заставляющих его умирать от скуки, находясь среди других народов, посреди развлечений, которых он лишен на родине. Вспомните о том спартанце, окруженном соблазнами при дворе великого царя, которого упрекали за то, что ему не доставало черного соуса: «Ах! – отвечал он сатрапу, вздыхая, я познакомился с твоими развлечениями, но ведь тебе незнакомы наши».
Что бы ни говорили, а сегодня не существует ни немцев, ни испанцев, ни даже англичан, есть только европейцы 6. У всех одинаковые вкусы, одинаковые пристрастия, нравы, потому что ни один из них не имеет облика нации благодаря особенным учреждениям. Все они в сходных обстоятельствах будут поступать одинаково, все будут заявлять о своем бескорыстии и окажутся мерзавцами, все будут разглагольствовать об общественном благе, думая при этом о самих себе, все будут восхвалять скромный образ жизни, желая при этом быть крезами, их честолюбие простирается только на роскошь, у них нет иной страсти, кроме страсти к золоту. Уверенные, что всегда будут обладать тем, что их соблазняет, они продадутся первому встречному, который захочет их купить. Какое для них значение имеет то, какому господину они подчиняются, законы какого государства соблюдают? Лишь бы они могли найти деньги, чтобы украсть, женщин, чтобы соблазнить, и они повсюду будут у себя на родине.
Придайте иную склонность страстям поляков, и вы придадите их душам национальный облик, который будет отличать их от других народов и помешает им сплавиться с ними, не породит в них стремления им нравиться и с ними соединиться, придайте твердость, которая заменит порочную игру тщетных предписаний и которая заставит их делать, следуя вкусу и пристрастиям, то, что они никогда не делают хорошо, следуя лишь чувству долга или стремлению к выгоде. Именно на такие души будет оказывать воздействие хорошо приспособленное законодательство. Они станут подчиняться законам и не будут их избегать, потому что они окажутся для них подходящими, и эти законы будут внутреннее одобрены их волей. Любя родину, они станут служить ей усердно и от всего сердца. Благодаря только этому чувству, даже если законодательство будет плохим, оно сотворит хороших граждан – ведь только добрые граждане создают мощь и процветание государства.
Я объясню позднее распорядок управления, который, почти не затрагивая сути ваших законов, мне кажется более пригодным для того, чтобы вознести патриотизм и добродетели, от него неотделимые, на самый высокий уровень напряжения, которым они только могут обладать. Но одобрите вы или не одобрите этот порядок, начинайте всё-таки с того, чтобы внушить полякам высокое мнение о них самих, об их родине, ведь после того как еще совсем недавно они себя показали, это мнение не будет ложным. Необходимо использовать текущие обстоятельства и события, чтобы возвысить голос души до того звучания, которое имели голоса души у древних. Ясно, что Барская конфедерация спасла родину, находившуюся на последнем издыхании. Необходимо вписать священными буквами это великое время в сердца всех поляков. Я хотел бы, чтобы воздвигли памятник в его честь и чтобы на нем значились имена всех конфедератов, даже тех, кто в дальнейшем, возможно, предал общее дело. Столь великое дело должно затмить промахи всей их предшествующей жизни. Пусть проводят время от времени торжественные мероприятия так, чтобы каждые десять лет отмечать это событие с торжественностью не блестящей и легкомысленной, но простой, гордой и подобающей республиканцам, пусть тогда достойно, но без выспренности произносят похвалу тем добродетельным гражданам, которые имели честь вынести страдания ради родины, находившейся в цепях врагов, пусть предоставят и их семьям некие почетные привилегии, которые всегда будут напоминать обществу об этом замечательном прошлом. Я не хотел бы, однако, чтобы во время этих празднеств не дозволялось произносить слова осуждения в адрес русских, ни даже вести об этом разговоры. Чересчур много чести для них. Это молчание – воспоминание об их варварстве и хвала тем, кто оказал им сопротивление, само за себя говорит, что нужно в таком случае говорить так: чтобы по-настоящему их ненавидеть, вам следует их по настоящему презирать.
Я хотел бы, чтобы благодаря почестям и общественным наградам, придали блеск всем патриотическим добродетелям, чтобы внимание граждан непрестанно занимали мыслью об их родине, чтобы она была самым главным делом для них, чтобы она всегда и непрестанно находилась у них на глазах. Таким образом, признаюсь, они имели бы меньше средств и времени на то, чтобы обогащаться, но на это у них оставалось бы также меньше желаний и меньше потребностей в этом: их сердца научились бы ценить иное счастье, чем то, что дает состояние – вот искусство сделать души благородными и превратить их в более мощное орудие, чем то, каковым является золото. Сжатый рассказ о нравах поляков, который соблаговолил мне передать Михаил Виельгорский, недостаточен для того, чтобы я понял суть их гражданских и домашних обычаев. Но у великой нации, которая почти никогда не смешивалась со своими соседями, вероятно, существует много таких обычаев, которые ей свойственны и которые, возможно, ежедневно исчезают вследствие существующей в Европе общей склонности усваивать вкусы и нравы французов. Нужно поддерживать, восстанавливать древние обычаи и заводить те, что приличествуют характеру поляков. Эти обычаи, будь они маловажными и даже негодными в некотором смысле, но при этом в сущности своей неплохими, всегда будут иметь то преимущество, что внушат полякам восхищение перед их страной и природную неприязнь к тому, чтобы смешивать себя с иностранцами. Я сочту за счастье, если у них будет особый покрой одежды. Заботливо сохраните это преимущество, поступая при этом прямо противоположным образом, чем поступил столь хваленый царь 7. Пусть ни король, ни сенаторы и никакой общественный деятель никогда не носят иной одежды, кроме национальной, и пусть никакой поляк не смеет показываться при дворе одетым на французский лад.
Пусть существует множество общественных игр, на которых добрая родина-мать радуется, глядя на то, как играют ее дети 8. И пусть она всегда занимается ими, с тем чтобы они всегда были заняты ею. Нужно устранить даже при дворе, дабы не подавать плохого примера, обычные придворные развлечения – карточные игры, театральные представления, оперу, комедии, всё то, что заставляет считать их благом повсюду, лишь бы они давали развлечение; нужно придумать игры, праздники, торжественные приемы, которые были бы столь приличествующими именно для этого двора, что их нельзя было бы встретить ни при каком другом. В Польше следует развлекаться больше, чем в какой-либо другой стране, но не таким же образом. Одним словом, нужно переставить местами слова в отвратительной поговорке и заставить каждого поляка произносить в глубине своего сердца: «Где родина, там и хорошо».
Никаких, если только возможно, преимуществ для знатных и богатых. Множество театральных представлений на открытом воздухе, где положение человека заботливо было бы подчеркнуто, но в которых народ одинаково мог бы принимать участие, как это было у древних, и где в некоторых случаях юная знать могла бы явить доказательства своей силы и ловкости. Коррида немало способствовала поддержанию известной телесной крепости у испанской нации. Балаганы, где некогда польская молодежь участвовала в упражнениях, должны быть полностью восстановлены, их нужно превратить в подмостки, где она могла бы состязаться и получать знаки отличия. Нет ничего легче, чем заменить старинные битвы менее жестокими упражнениями, где, однако, можно было бы проявить силу и ловкость и где победители также получали бы отличия и награды. К примеру, умение управлять лошадью – очень подходящее для поляков упражнение, и при этом оно может быть блестящим представлением.
Гомеровские герои все без исключения отличались силой и ловкостью и тем показывали народу, что они готовы были его вести за собой. Приезды странствующих воинов давали возможность воспитать людей не только храбрых и доблестных, но и алчущих отличий и славы, способных проявить все свои добродетели. Использование огнестрельного оружия, сделав телесную силу и ловкость менее полезными на войне, сделало их и менее почитаемыми. Из этого следует, что, помимо умственных качеств, которые часто вызывают сомнения, а их проявления часто неуместны, и в отношении которых есть тысячи способов ошибаться, при том что народ в известных обстоятельствах часто судит неверно, человек, имея преимущество рождения, не обладает сам по себе ничем из того, что отличало бы его от другого человека, ничем, из того, что оправдывает его богатство, ничем, что указывало бы, что его личность обладает данным от рождения правом превосходства; и чем больше пренебрегают этими внешними признаками, о которых шла речь, тем более тех, кто нами правит, вполне безнаказанно можно подкупить, и они ведут изнеженный образ жизни. А между тем надлежит, и гораздо более, чем принято думать, чтобы те, кто однажды должны будут повести за собой других, показали бы себя с ранней юности выше окружающих во всём или, по крайней мере, постарались бы себя таким образом проявить. Более того, было бы желательно, если бы народ вместе со своими правителями часто собирался по приятному поводу, чтобы он знал народ в лицо, привык его видеть и разделял бы с ним свои развлечения. Но при этом повиновение старшему всегда бы сохранялась, а народ не смешивался бы со своими властителями, и это – способ вызвать у него восхищение и сделать так, чтобы народ соединил по отношению к ним привязанность с уважением. И, наконец, охота к телесным упражнениям отвращает от опасной праздности, изнеженных удовольствий и роскоши, сопровождающей умственные занятия. Именно ради души следует упражнять тело, а это то, что наши мелочные мудрецы совсем не принимают во внимание.
Не пренебрегайте же украшением мест, где собираются люди, пусть оно будет благородным, внушительным, и пусть великолепие будет связано не с вещами, а с людьми. Невозможно себе представить до какой степени сердце народа следует за его взглядом и до какой степени величие церемонии оказывает на него воздействие, и всё это придает власти вид порядка, соблюдения правил, внушающих доверие, которое устраняет мысли о самодурстве, часто связанные с произвольным правлением. Нужно только избегать в устройстве торжеств мишуры, роскошных украшений, которые обычно используют при дворах. Праздники свободного народа должны всегда дышать сдержанностью и серьезностью, и там следует показывать в качестве предметов восхищения лишь те, что достойны его уважения. Во время триумфальных процессий римляне выставляли напоказ огромную роскошь, но то была роскошь побежденных, и чем ярче был блеск этой роскоши, тем меньше она соблазняла. Сам блеск этой роскоши был величайшим уроком для римлян. Взятые в плен цари были закованы в золотые цепи с драгоценными камнями. Вот пример правильного отношения к роскоши. Часто той же цели достигают противоположным путем. Два свертка льна, выставленные в палате пэров в Англии перед креслом лорд-канцлера, представляют собой в моих глазах трогательную и возвышенную награду. Две копны зерна, таким же образом помещенные в польский сенат, произвели бы на мой вкус не менее прекрасное действие.
Огромное расстояние, отделяющее имущество сеньоров и небогатых дворян, является великим препятствием для необходимых преобразований, цель которых превратить любовь к родине в главную страсть поляков. До тех пор, пока роскошь будет царить в домах знати, зависть будет царить во всех сердцах. Всегда предметом восхищения народа будут вожделения частных лиц, если для того, чтобы блистать, требуется богатство, господствующей страстью всегда будет страсть быть богатым. Это могущественный способ испортить нравы, который нужно ослабить, насколько это возможно. Если иные притягательные предметы, знаки отличия будут отличать людей различных званий, а при этом богатые не будут их лишены, тайные помыслы естественным образом устремятся к почетным отличиям, то есть отличиям, связанным с заслугой и добродетелью, ибо в этом случае эти отличия можно будет получить только таким образом. Довольно часто римские консулы были бедны, но они имели ликторов и внешний облик этих ликторов вызывал зависть у народа, и вот тогда плебеи достигли консульских должностей.
Полная отмена роскоши там, где царит неравенство, мне кажется, признаюсь, трудным предприятием. Но не здесь ли заключается способ изменить представление о предмете этой роскоши и тем самым сделать ее пример менее погибельным? Например, раньше бедное дворянство в Польше было привязано к знати, которая давала ей воспитание и средства к существованию 9. Вот воистину великая и благородная роскошь, недостатки которой я отчетливо понимаю, но, по крайней мере, она, вместо того чтобы унижать души, их возвышала, внушала им чувства, давала им опору, и ей не злоупотребляли римляне во время, когда существовала республика. Я читал, как однажды герцог Д’Эпернон, встретив герцога Сюлли 10, стал искать с ним ссоры, но, имея в свой свите всего лишь шесть сотен дворян, он не осмелился напасть на Сюлли, в свите которого было восемь сотен дворян. Я сомневаюсь, что подобного рода роскошь оставит много места для роскоши, состоящей из безделушек, и пример подобной роскоши по крайней мере не станет соблазнять бедняков. Уговорите польскую знать иметь роскошь лишь подобного рода, возможно из этого последуют ссоры, противоречия, но нравы нации не будут испорчены. Помимо этой роскоши, будем относиться терпеливо к роскоши военной, роскошному вооружению, дорогим лошадям, но пусть всякого рода изнеживающая роскошь будет достойна презрения, и если невозможно будет заставить отказаться от этой последней женщин, пусть их научат по крайней мере не одобрять ее и презирать у мужчин.
В конечном итоге, не законами против роскоши добиваются ее искоренения, ее нужно вырвать из сердец, запечатлев в них более здоровые и благородные вкусы. Запрещать то, что не нужно делать, – это тщетное и бесполезное средство в том случае, если не начинаешь с того, чтобы заставить ненавидеть и презирать подобные вещи, и неодобрение со стороны закона действенно только тогда, когда оно подкрепляется суждением людей. Тот, кто собирается учредить народ, должен уметь господствовать над мнениями и с их помощью управлять пристрастиями людей. Это истинно в отношении того, о чем я говорю. Законы против роскоши, благодаря принуждению, порождают желания гораздо скорее, чем гасят эти желания при помощи наказания. Простота нравов, простота внешнего вида – это скорее не плод применения закона, а плод воспитания.
ГЛАВА IV. ВОСПИТАНИЕ
Это важный раздел 11. Именно воспитание должно придать национальную закалку душам поляков и так направлять мнения и вкусы граждан, чтобы они были патриотами по склонности, по пристрастию, по необходимости. Дитя, открывая глаза, должно видеть отечество, и до самой смерти не должно ничего видеть, кроме него. Всякий истинный республиканец вскормлен с молоком матери любовью к отечеству, то есть, любовью к законам и свободе. В этой любви сосредоточено всё его существование; перед его глазами только отечество, он живет лишь для него; коль скоро он один – он ничто; коль скоро у него нет больше отечества – он больше не существует; и если он не умрет, тем хуже для него.
Национальное воспитание – это достояние лишь свободных людей; только у них – общее существование, и только они действительно связаны законом. Француз, англичанин, испанец, итальянец, русский – все они почти что один и тот же человек. Заканчивая колледж, он уже вполне склонен к распущенности, то есть к рабству. В двадцать лет поляк не должен быть никем иным, кроме как поляком. Я хочу, чтобы, научившись читать, он читал о своей стране, чтобы в десять лет он знал все, что она производит, в двенадцать – все ее провинции, все дороги, все города; чтобы в пятнадцать лет он знал всю ее историю, в шестнадцать – все законы; чтобы не было в Польше ни замечательного поступка, ни знаменитого человека, знанием о которых не были бы заполнены его память и сердце и о которых он не мог бы при случае рассказать. Из этого следует сделать вывод, что я бы желал, чтобы дети посещали не привычные занятия, проводимые иностранцами и священниками. Предмет, порядок и вид занятий должен определить закон. Наставниками должны стать только поляки; все, если возможно, люди женатые, отличающиеся добрым нравом, честностью, здравомыслием, познаниями и предназначенные впоследствии для должностей не скажу более важных или более почетных – ибо это невозможно,– но менее трудных и более заметных, когда по истечении определенного количества лет они достойно завершат отправление этой должности. Особенно остерегайтесь превращать в ремесло государственного деятеля звание педагога. Всякое должностное лицо в Польше должно иметь лишь одно постоянное положение, а именно положение гражданина. Все занимаемые этими лицами должности и особенно важнейшие, такие как должность педагога, должны рассматриваться как место, где проходят испытание, и как ступени для того, чтобы подняться выше, в соответствие с заслугами. Я умоляю поляков обратить внимание на это правило, на котором я часто буду настаивать; я считаю его основным рычагом в государстве. В дальнейшем вы увидите, как можно, на мой взгляд, сделать это правило осуществимым во всех без исключения случаях.
Мне совсем не нравятся те различия между гимназиями и академиями, которые приводят к тому, что бедная и богатая знать воспитывается по-разному и порознь. Все, будучи равными благодаря устройству государства, должны воспитываться вместе и одинаковым образом; и если нельзя завести совершенно бесплатное общественное воспитание, нужно, по крайней мере, установить за него такую плату, чтобы бедные могли заплатить. Разве нельзя было бы в каждой гимназии определенное число мест сделать просто бесплатными, то есть оплачиваемыми государством, и ввести то, что во Франции называют содержанием? Эти места, предоставляемые детям бедных дворян, которые это заслужили не как милостыню, но как награду за добрые услуги отцов родине, сделались бы в силу этого права почетными и могли бы принести двойную пользу, которой не следует пренебрегать. Для этого нужно было бы, чтобы назначение на эти места было не произвольным, а осуществлялось бы в соответствии с особым постановлением, о чем скажу ниже. Те, кто займет эти места, получат имя Детей Государства и будут отмечены каким-либо почетным знаком, который обеспечивал бы им старшинство по отношению к другим детям их возраста, не исключая детей вельмож 12. Во всех колледжах нужно устроить для детей гимнасии или места для телесных упражнений. Этот пункт воспитания, которым столь часто пренебрегают, является, на мой взгляд, наиболее существенной его частью, и притом не только для воспитания людей крепких и телесно здоровых, но еще более для воспитания нравственного – а этой стороной дела либо совершенно пренебрегают, либо заменяют ее массой мелочных и бесполезных предписаний, но все это – всё равно что бросать пустые слова на ветер. Я никогда не устану повторять, что хорошее воспитание должно быть отрицательным. Помешайте порокам зародиться, и вы достаточно сделаете для того, чтобы зародилась добродетель. Способ достичь этого совершенно прост при наличии хорошего общественного воспитания: он заключается в том, чтобы дети всегда были бодры духом, не благодаря скучным занятиям, на которых они ничего не понимают и которые становятся им ненавистны потому только, что они вынуждены сидеть на месте неподвижно; но упражнениями, которые им нравятся, потому что они удовлетворяют потребность их растущего организма в движении; но привлекательность этих занятий тем не ограничится.
Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы дети играли поодиночке, как им заблагорассудится: дети должны играть все вместе и на виду, так чтобы у них всегда была общая цель, к которой все стремятся и которая пробуждает дух соперничества и соревнования. Те родители, которые предпочтут домашнее воспитание и захотят, чтобы дети воспитывались у них на глазах, должны отправлять детей участвовать в упражнениях. Обучение детей может быть домашним и частным, но их игры должны быть общественными и общими для всех; ибо здесь речь идет не только о том, чтобы их занять и сформировать крепкое телесное сложение, сделать их подвижными и стройными, но и о том, чтобы с самого начала приучить их жить на виду у сограждан, приучить их к порядку, к равенству, братству, соревнованию и воспитать в них желание заслужить одобрение общества. Для этого надо, чтобы призы и награды победителям присуждались не произвольно наставниками в упражнениях или главами колледжей, а принимая во внимание шумное одобрение и суждения зрителей; и можно рассчитывать, что эти решения всегда будут справедливы, особенно если позаботиться о том, чтобы сделать такие игры привлекательными для общества, устраивая их с некоторой торжественностью и так, чтобы они представляли собою увлекательное зрелище. Тогда можно предположить, что все честные люди и все добрые патриоты сочтут своим долгом на них присутствовать и получат от этого удовольствие.
В Берне существует весьма необычное упражнение для молодых патрициев, заканчивающих колледж. Это то, что называют внешним видом государства. Это уменьшенная копия всего того, что составляет управление Республикой: сенат, надзиратели, офицеры, приставы, ораторы, тяжбы, приговоры, торжества. Этот внешний вид государства обладает небольшим правительством и некоторыми доходами; и это учреждение, разрешенное и поощряемое суверенной властью, является питомником государственных деятелей, которые когда-нибудь будут управлять общественными делами на тех же должностях, которые они поначалу исполняют во время игры 13.
Какой бы образ ни придать общественному воспитанию (в эти подробности я сейчас не вхожу), надлежит учредить коллегию магистратов высшего ранга, которая осуществляла бы высшее управление воспитанием и назначала бы, смещала и замещала по собственной воле как директоров или начальников гимназий, которые являются, как я уже говорил, соискателями высших магистратур, так и наставников в упражнениях; надо позаботиться о поощрении усердия и бдительности этих последних, открыв или закрыв им доступ к высшим должностям в зависимости от того, как они проявят себя. Поскольку от этих учреждений зависит все будущее Республики, слава и судьба нации, я удивлен, что прежде не подумали придать им такого значения. Мне горько за человечество, что столько мыслей, которые мне кажутся нужными и полезными, и притом легко осуществимыми, столь далеки от того, что имеет место.
Но здесь я ограничиваюсь лишь указанием; и этого будет достаточно для тех, к кому я обращаюсь. Эти еще не развитые мысли указывают пути, давно позабытые современными людьми, по которым следовали древние, направляя людей к той душевной твердости, патриотическому усердию, к уважению воистину возвышенных личных качеств, пренебрегая тем, что чуждо человеку; сегодня мы не видим примеров этих качеств, но их закваска в сердце каждого человека ждет лишь своего часа, чтобы начать бродить, благодаря пригодным для этого учреждениям. Направляйте в этом духе воспитание, обычаи, привычки, нравы поляков, и вы найдете в них эту закваску, которая пока еще не выветрилась благодаря порочным правилам, одряхлевшим учреждениям и эгоистической философии, проповедующей то, что убивает душу. Нация будет вести отсчет своего второго рождения от времени ужасного кризиса, из которого она выходит; и, при виде того, что совершили ее еще не привыкшие к повиновению члены, она вправе многого ожидать и еще больше получить от хорошо продуманных установлений; она будет ценить и уважать законы, потакающие ее благородной гордости, и они сделают ее счастливой, свободной и укрепят ее в этом положении; искоренив в ней пристрастия, которые заставляют избегать предписаний законов, нация взрастит те пристрастия, что внушат любовь к ним; и, наконец, сама она, если можно так сказать, обновляясь, вновь приобретет в этом возрасте обновления всю силу возрождающейся нации. Но без осуществления этих мер не ждите ничего от ваших законов. Какими бы мудрыми, какими бы предусмотрительными эти законы ни были, будут избегать их соблюдения, они останутся бесполезными; и вы исправите некоторые ощутимые вами пороки, но при этом откроете дорогу другим, вами непредвиденным. Вот те безусловно необходимые замечания, которые я счел необходимым сделать.
ГЛАВА V. КОРЕННОЙ ПОРОК
Давайте попытаемся избежать, если возможно, того, чтобы с самых первых шагов лелеять несбыточные замыслы 14. Какое предприятие, господа, занимает вас в настоящий момент? Преобразование правления Польши: иными словами, попытка придать государственному устройству большого королевства внутреннюю силу и прочность малой Республики. Прежде чем приниматься за исполнение этого замысла, следовало бы сначала убедиться, есть ли возможность преуспеть в его осуществлении. Величие наций и обширная территория государства – вот первый и основной источник бед рода человеческого, и особенно, бесчисленных несчастий, которые уничтожают и подрывают устои культурных народов. Малые государства, республики и монархии, почти все без различия, процветают уже лишь в силу того факта, что они маленькие и все граждане там друг друга знают и видят друг с друга, в силу того, что властители могут сами увидеть зло, которое творится, и добро, которое им надлежит сделать, и что их приказы исполняются у них на глазах. Все большие народы, раздавленные грузом собственного величия, жалуются, пребывая подобно вам в состоянии анархии, или находясь под игом подначальных королю угнетателей, которых необходимая иерархия вынуждает монарха завести. Только Господь может управлять миром; и необходимы способности, превышающие человеческие, чтобы управлять большими нациями. Удивительно и чудесно, что огромные просторы Польши тысячу раз не превратили правительство в деспотическое, не способствовали вырождению душ поляков и не испортили нацию целиком. Это единственный в истории пример того, что по истечении стольких веков подобное государство все еще не впало в состояние анархии. Медленность развития в этом направлении зависела от преимуществ, неотделимых от тех недостатков, от которых вы хотите избавиться. Ах! я никогда не устану повторять: хорошенько подумайте, прежде чем пытаться исправить законы, и особенно те, которые создали вас такими, какими вы являетесь теперь. Первое преобразование, в котором вы нуждаетесь, должно быть преобразованием протяженности государства. Ваши обширные провинции никогда не позволят завести строгое управление, свойственное маленьким Республикам. Начните с того, чтобы ужать ваши границы, если вы желаете преобразовать ваше правление. Может быть, ваши соседи мечтают о том, чтобы оказать вам эту услугу. Это, несомненно, было бы великим злом для отделенных частей; но это было бы большим благом для организма нации.
Допустим, это урезание территории случится, тогда я вижу лишь одно средство, которое его заменит; и к счастью, оно заключено в духе ваших учреждений. Чтобы разделение на две Польши было бы столь же заметно, как и разделение Литвы: пусть у вас будет три государства, объединенных в одно. Я хотел бы, если только это возможно, чтобы у вас было больше воеводств. Сформируйте в каждом столько же особых правительственных учреждений. Усовершенствуйте облик сеймов, распространите их власть на соответствующие воеводства; но четко проведите границы и сделайте так, чтобы ничто не смогло разорвать между ними связь, основанную на общности законодательства и подчинении организму республики. Одним словом, займитесь тем, что распространите и усовершенствуйте строй федеративных правлений. Это единственное, что соединяет преимущества больших и малых государств, и тем самым это – то единственное, что подходит для вас. Если вы пренебрежете этим советом, я сомневаюсь, что вы сможете когда-нибудь совершить хорошее дело.
ГЛАВА VI. ВОПРОС О ТРЕХ РАЗРЯДАХ
Я почти ни разу не слышал, чтобы говорили о правительстве и при этом не обнаруживали начала, которые кажутся мне ложными и неверными. Республика Польша, как это часто говорили и повторяли, состоит из трех разрядов: всадники, сенат и король. Я бы предпочел сказать, что польская нация состоит из трех разрядов: дворянство, которое является всем, буржуа, которые ничто, и крестьянство, которое еще больше чем ничто. Если мы считаем сенат разрядом в государстве, то почему мы не рассматриваем в этом смысле как таковую Палату Нунциев, которая не менее обособлена и имеет не меньше власти? И даже больше: это разделение, в том смысле, который ему придают, очевидно, неполно; поскольку к нему следовало бы добавить министров, не являющихся ни королями, ни сенаторами, ни нунциями и, тем не менее, в не меньшей мере обладающих исполнительной властью. Как меня заставят понять то, что часть, которая существует только как часть целого, образует, однако, в отношении целого, разряд не зависимый от него? Пэрство в Англии, исходя из того, что оно является наследственным, образует, признаюсь, разряд, существующий сам по себе. Но в Польше, устраните Всаднический разряд, и нет больше Сената; поскольку никто не может быть сенатором, если он не является в первую очередь польским аристократом. Также не будет и короля; поскольку именно Всаднический чин его избирает, и без него король ничего не может сделать. Но уберите сенат и короля: Всаднический разряд и, благодаря ему государство и суверен, сохранят целостность; и с завтрашнего дня он, если ему будет угодно, образует сенат и выберет короля, как он делал и раньше.
Однако, хоть Сенат и не является разрядом в Государстве, из этого не следует, что он в нем не играет никакой роли; и даже если он не является, будучи организмом, хранилищем законов, его члены, независимо от власти внутри этого организма, в не меньшей степени обладают законодательной властью; помешать им голосовать во время заседания сейма всякий раз, когда речь идет о том, чтобы создавать или отменять законы и означало бы отнять у сенаторов право, которым они обладают по праву рождения, ибо в этом случае они голосуют не в качестве сенаторов, а в качестве простых граждан. Как только законодательная власть высказывается, восстанавливается равноправие; всякая иная власть смолкает перед ней; ее голос это глас Божий на земле. Даже король, председательствующий на Сейме, не имеет права на нем голосовать, если он не является польским дворянином, с чем я согласен.
Без сомнения, мне возразят здесь, что я слишком многое доказываю и что если сенаторы не имеют права голоса как таковые в сейме, то они не должны иметь его и в качестве граждан, поскольку принадлежащие к всадническому разряду не голосуют там самостоятельно, но через представителей, а в числе последних сенаторов нет 15. И почему бы они должны голосовать в качестве частных лиц в сейме, когда никакой дворянин, если он не нунций, не может там голосовать? При настоящем положении вещей это возражение кажется мне основательным; но когда осуществятся предлагаемые изменения, то таковое возражение отпадет, поскольку тогда сенаторы сами будут постоянными представителями нации, которые могут действовать в сфере законодательства только при участии их коллег.
И пусть мне не возражают, будто соучастие короля, Сената и Всаднического разряда необходимо для создания закона. Это право принадлежит только Всадническому разряду, членами которого являются сенаторы в качестве нунциев, но в котором сенат в качестве организма не принимает никакого участия. Таков есть или должен быть в Польше закон государства: но закон природы, этот святой и непреложный закон, который обращен к сердцу и разуму человека, не позволяет, чтобы таким образом ограничивалось влияние законодательной власти, и чтобы законы обязывали тех, кто не голосовал за них лично, подобно нунциям, или, по крайней мере, через представителей, подобно организму дворянства. Мы не можем безнаказанно нарушить этот священный Закон; и состояние слабости, в котором находится столь большая нация, есть порождение того феодального варварства, при котором от организма государства отделяется его самая многочисленная, а иногда и самая полезная часть.
Не дай-то Бог, чтобы подумали, что я желаю доказывать здесь, будто одного здравого смысла и внутреннего убеждения достаточно для того, чтобы убедить в всех! И где Польша считает возможным найти силы и могущество, которые она словно нарочно ослабляет внутри себя? Благородные поляки, будьте чем-то большим – будьте людьми. Только тогда вы станете счастливы и свободны. Но пока вы держите ваших братьев и сестер в оковах, не льстите себя мыслью, будто вы уже являетесь таковыми.
Я понимаю трудность замысла освободить ваш народ. То, чего я опасаюсь, – это только плохо понятые соображения выгоды, себялюбие и предрассудки хозяев. Преодолев эти препятствия, я стал бы опасаться пороков и трусости рабов. Свобода – пища, от которой текут слюнки, но она с трудом переваривается; требуется здоровый желудок, чтобы с ней справиться. Я смеюсь над народами с низменным характером, которые, позволяя заговорщикам взбунтовать себя, осмеливаются говорить о свободе, не имея о ней ни малейшего понятия, и с сердцем, полным рабских пороков, воображают себе, что они свободны, только потому, что они бунтари. Гордая и священная свобода! Если бы только эти несчастные люди могли узнать, чем ты являешься, если бы они знали, какой ценой тебя добывают и сохраняют, если бы они только могли себе представить, насколько твои законы более суровы, чем ярмо тиранов: их слабые души, пребывая в рабстве страстей, которые необходимо смирить, боялись бы тебя в сотню раз больше, чем рабства; они в страхе бежали бы от тебя, как от ноши, способной их раздавить.
Освободить народ Польши – это великий и прекрасный замысел; но отчаянный, чреватый погибелью и к его исполнению не следует приступать безрассудно. Среди мер предосторожности, которые следует принять, есть одна необходимая и требующая времени. Она заключается, в первую голову, в том, чтобы сделать тех рабов, которых собираются освободить, достойными свободы и способными ее держать. Я изложу в дальнейшем один из способов, который можно использовать для этого. Было бы безрассудно с моей стороны ручаться за успех, хотя я в нем и не сомневаюсь. Если существует лучший способ, пусть им воспользуются 16. Но каким бы он ни был, задумайтесь, о том, что ваши рабы такие же люди, как и вы, что они так же сотканы из ткани, позволяющей им стать теми, кем являетесь вы сами. Потрудитесь сначала над тем, чтобы привести в действие свободу, и не освобождайте тела рабов до того, как вы освободите их души. Без этой подготовительной работы, считайте, что ваше дело закончится провалом.
ГЛАВА VII. СПОСОБЫ СДЕЛАТЬ УСТОЙЧИВЫМ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СТРОЙ
Законодательство Польши, как и всей Европы, постепенно создавалось из отрывочно и по частям. По мере того как обнаруживали злоупотребление, добавляли закон, чтобы его устранить. От этого закона вновь рождались злоупотребления, которые также требовалось устранить. Этот образ действий не имеет конечного результата и ведет к самому страшному из всех злоупотреблений, заключающемуся в том, чтобы ослабить действие всех законов путем умножения их числа.
Ослабление законодательства произошло в Польше особенным образом, единственным в своем роде: оно потеряло свою силу, хотя и не было подчинено исполнительной власти 17. В настоящее время законодательная власть еще сохраняет все свое влияние: хотя она и пребывает в бездействии, ничто не довлеет над ней. Сейм является таким же сувереном, каким он был в момент своего учреждения. Тем не менее она утратила свою силу: ничто над ней не царит над ней, но ничто ей и не подчиняется. Над этим замечательным положением дел стоит поразмыслить.
Что до сих пор сумела сохранить законодательная власть? Постоянное присутствие Законодателя. Именно частота заседаний Сеймов, постоянная смена Нунциев сохраняет Республику. Англия, воспользовавшаяся преимуществом частоты заседаний парламента, потеряла свою свободу, пренебрегая частой сменой парламентариев. Тот же парламент заседает столь долго, что Двор, тративший средства на его подкуп каждый год, счел для себя выгодным покупать его сразу на семь лет и не просчитался. Это первый урок для вас.
Второе средство, благодаря которому законодательная власть сохранилась в Польше, это, во-первых, раздел власти исполнительной, что помешало ее представителям действовать сообща, чтобы ее подавлять, и во-вторых, это частый переход этой власти из рук в руки: это помешало возникновению такого положения дел при котором осуществляется ее произвольный захват. Каждый король в период своего правления предпринимал некоторые шаги в сторону установления произвольной власти. Но выборы его преемника заставляли его действовать с оглядкой, вместо того чтобы продолжать свое дело; и новые короли в начале своего царствования были вынуждены, в силу pacta conventa, начинать все сначала 18. Таким образом, несмотря на привычную склонность к деспотизму, они по-настоящему не смогли продвинуться к нему.
То же самое было и с министрами и высшими должностными лицами. Все они, будучи независимыми от сената и друг от друга, обладали – каждый в своем ведомстве – безграничной властью, но, помимо того, что эти должности взаимно уравновешивали друг от друга, они не закреплялись за отдельными семьями и не обладали какими-либо возможностями, независимыми от других; и всякая власть, даже захваченная произвольно, всегда возвращалась к своему источнику. Иначе дело обстояло бы, если бы исполнительная власть была сосредоточена либо в одном организме, к примеру, в Сенате, либо в одном семействе в силу наследования короны. Это семейство или организм, вероятно, рано или поздно сумели бы притеснить законодательную власть и тем самым набросить на поляков ярмо, которое несут на себе на все нации и от которого только лишь две из них свободны; поскольку я уже не считаю Швецию в числе свободных стран. Это второй урок.
Вот преимущество, и оно несомненно велико. Вот недостаток, и он нисколько не меньший. Исполнительная власть, будучи разделенной между многими людьми, лишена согласованного действия своих частей, и это является причиной постоянных раздоров, несовместимых с добрым порядком правления. Каждый обладатель части этой власти ставит себя, в силу обладания ею, во всех отношениях выше магистратов и законов. На деле он признает власть Сейма: но признавая только эту власть, в момент роспуска Сейма, он уже не признает никакую власть; он презирает суды и насмехается над приговорами. Это те же мелкие деспоты, которые, хотя в прямом смысле и не захватывают суверенную власть, тем не менее продолжают угнетать граждан каждый по отдельности и без боязни и угрызения совести подают пагубный и столь часто повторяющийся пример нарушения прав и свобод частных лиц.
Я полагаю, что в этом заключается первая и основная причина анархии, которая царит в государстве. Чтобы ее устранить, я вижу только одно средство: речь идет не о том, чтобы облечь государственной властью отдельные суды, противопоставив их этим мелким тиранам, поскольку эта власть порой плохо употребляемая, а иногда подчиненная вышестоящей силе, могла бы возбудить волнения и беспорядки, способные постепенно привести к гражданской войне, а о том, чтобы вооружить силой исполнительной власти постоянно существующий и уважаемый организм, такой как сенат, способный благодаря своей устойчивости и власти удержать в рамках долга магнатов, желающих уклониться от его исполнения. Это средство кажется мне действенным и, конечно же, будет таковым, но опасность анархии ужасна, и ее очень трудно избежать. Поскольку, как можно увидеть в «Общественном договоре», всякий организм исполнительной власти постоянно и настойчиво стремится подчинить себе власть законодательную, и в этом он рано или поздно преуспевает 19.
Чтобы избежать этого неудобства, вам предлагают разделить Сенат на несколько Советов или ведомств, каждый под председательством должностного лица, ответственного за это ведомство; каждый министр, так же как и члены каждого Совета, были бы сменяемы по истечении некоего установленного срока и менялись местами с должностными лицами иных ведомств. Эта мысль может быть хороша; это мысль аббата де Сен-Пьера, которую тот вполне развил в своей «Полисинодии» 20. Исполнительная власть, таким образом разделенная и действующая время от времени, будет более подчинена власти законодательной, и различные части управления будут более основательно разделены и, каждая по отдельности, окажется более уступчивой. Однако не стоит слишком рассчитывать на это средство: если они будут все время разделены, то им будет не хватать согласованности и вскоре они, чиня препятствия друг другу, начнут тратить почти все свои силы на взаимную борьбу до тех пор, пока одна из сторон не возьмет верх и не станет господствовать над всеми остальными; или, если они сговорятся и будут действовать сообща, они станут лишь тем же самым организмом, пронизанным единым духом, напоминая палаты парламента. Во всяком случае, я менее всего склонен верить в то, что независимость и равновесие будут сохраняться между ними столь хорошо, что просто не сможет образоваться какой-либо центр или правительственное учреждение, в котором все отдельные силы будут всегда объединяться, дабы притеснять суверена. Почти во всех наших Республиках Советы поделены таким же образом на ведомства, которые по своему происхождению были независимыми друг от друга и которые вскоре перестали таковыми быть.
Это разделения на Палаты или ведомства изобретено недавно. Древним, которым было известно лучше нас, каким образом сохраняется свобода, едва ли было известно это средство. Сенат Рима управлял половиной известного тогда мира, и у него не было даже и мысли о подобном разделении. Правда этому сенату так и не удалось притеснить власть законодательную, хотя сенаторы и были пожизненными. Однако у законов были цензоры, у народа – трибуны, а сенат не избирал консулов.
Чтобы управление было сильным, хорошим и в точности соответствовало своей цели, вся исполнительная власть должна быть сосредоточена в одних и тех же руках. Но не достаточно того, чтобы эти руки сменялись; нужно, чтобы они действовали, если только возможно, исключительно под присмотром Законодателя и чтобы именно он их направлял. Вот подлинная загадка того, как избежать присвоения власти Законодателя.
Пока сословия будут собираться, а нунции будут часто меняться, Сенату и королю будет трудно притеснять законодательную власть и захватывать ее. Замечательно, что до сих пор короли и не пытались сделать заседания Сеймов более редкими, хотя они не были вынуждены, как короли Англии, собирать их часто, опасаясь остаться без денег. Нужно было либо чтобы обстоятельства оказались на грани кризиса, а королевская власть была неспособна их преодолеть, либо чтобы короли удостоверились с помощью сообщников в Сеймах, что большинство Нунциев всегда в их распоряжении, либо, благодаря liberum veto, они были уверены в том, что смогут приостановить прения, которые могли бы им не понравиться, и распустить Сеймы по своей воле. Когда все эти соображения перестанут играть роль, надо полагать, что король или Сенат или оба вместе приложат большие усилия чтобы избавиться от сеймов и проводить их настолько редко, насколько это только возможно. Вот что весьма важно предупредить и чему следует воспрепятствовать. Предложенный способ есть единственный в своем роде; он просто не может не быть действенным. Довольно странно, что до «Общественного договора», в котором я его предлагаю, никто еще об этом не догадался 21.
Одно из самых главных неудобств больших государств, вследствие которого трудно сохранить в них свободу, заключается в том, что законодательная власть не может там проявлять себя как таковая и вынуждена действовать через представителей. Во всем этом есть как хорошее, так и плохое, но больше плохого. Законодателя в целом невозможно подкупить, но легко обмануть. Его представителей трудно обмануть, однако легко подкупить, и редко бывает иначе. У вас перед глазами пример Парламента Англии и, благодаря liberum veto, пример вашей собственной нации. Однако можно просветить того, кто заблуждается; но как удержать от подкупа того, кто продается? Не будучи искушенным в польских делах, я готов держать пари со всем миром, что лица более прозорливы в Сейме и более добродетельны в сеймиках.
Я вижу два способа предотвратить подкуп – это ужасное зло, которое превращает носителя свободы в орудие ее уничтожения.
Первый способ это, как я уже говорил, частый созыв Сеймов, в которых часто меняется состав представителей, что делает их подкуп делом дорогим и трудным. В этом отношении ваше государственное устройство гораздо лучше устройства государства в Великобритании, и если бы смогли отменить или изменить liberum veto, то я не вижу, какое еще изменени необходимо произвести, разве что добавить ограничения в отношении выборов одних и тех же Нунциев на два Сейма подряд, и помешать таким образом им избираться большое количество раз. Позднее я еще вернусь к этому вопросу.
Второй способ заключается в том, чтобы обязать представителей четко следовать их наказам и давать строгий отчет своим избирателям в своем поведении на Сейме. Кроме того, я могу лишь подивиться той небрежности, беспечности и, смею сказать, глупости английской нации, которая, наделив своих депутатов высшей властью, не добавила никакой узды с тем, чтобы они правильно пользовались ею в течение целых семи лет, пока длятся их полномочия.
Я вижу, что поляки недостаточно понимают значение своих сеймиков, ни всего того, чем они им обязаны, ни всего того, что они могут от них получить, расширив их власть и придав им более правильное устройство. Что касается меня, то я убежден, что если конфедераты спасли отечество, то сеймики его сохранили и что именно там находится алтарь истинной свободы.
Наказы Нунциям должны быть составлены со всей тщательностью, как в отношении вопросов, объявленных в повестке дня, так и в отношении насущных потребностей Государства или провинции: и это следует делать через комиссию под председательством, если можно его так назвать, Маршала Сеймика, состоящую из членов, избранных большинством голосов; и дворянство не должно ссылаться на то, что эти указания не были прочитаны, обсуждены или одобрены на собрании 22. Кроме оригинала этих указаний, врученных Нунциям вместе с их властью, должен оставаться в журналах сеймика второй экземпляр, подписанный ими. Именно в соответствии с наказами они должны, по возвращении, давать отчет о своем поведении в Сеймиках согласно донесению, которое безусловно следует восстановить; и в соответствии с этим отчетом они должны быть либо исключены из любой иной последующей нунциатуры, либо сразу следует объявить, что они вновь туда допущены, если их избиратели были удовлетворены их работой. Эта проверка весьма важна, внимательность здесь не может быть излишней, а оценка результата их деятельности не может не быть самой тщательной. Необходимо, чтобы при каждом слове, которое Нунций произносит в сейме, в каждом поступке, который он совершает, он чувствовал на себе внимание избирателей, и то влияние, которое оказывает их суждение как на его планы сделать карьеру, так и на уважение соотечественников, необходимое для ее продолжения. Задача нунциев состоит не в том, чтобы высказывать свое частное мнение, но в том, чтобы провозглашать волю нации, отправляющей их в Сейм. Эта узда совершенно необходима для того, чтобы удерживать их в рамках долга и предупредить любой подкуп с чьей-либо стороны. Какие бы возражения мне ни приводили, я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы установить это ограничение, поскольку Палата Нунциев, не принимая и не будучи должной принимать никакого участия в тонкостях управления, вообще не уполномочена обсуждать что-либо заранее непредвиденное: впрочем, если только Нунций не сделал ничего противного явному волеизъявлению своих избирателей, они не должны считать за проступок то, что он подает свой голос как добрый гражданин по вопросу, который они не предусмотрели и по которому они ничего не определили.
Наконец, я добавляю, что в случае, если на деле и существует неудобство держать нунциев в подчинении данным им наказам, то вовсе не следует сомневаться в отношении того огромного преимущества, что Закон будет не чем иным как действительным выражением воли нации.
Но даже после принятия этих мер предосторожности не должно никогда допускать спора в отношении полномочий Сейма и сеймиков, и когда закон вынесен на рассмотрение Сейма, я не оставляю за сеймиками даже права возражать. Пусть сеймики наказывают своих Нунциев, пусть даже, если это требуется, им отрубают головы, когда они нарушают свой долг, но пусть они полностью, всегда, всецело и безропотно подчинятся, пусть сеймики несут ответственность, поскольку это справедливо, за последствия неправильного выбора; но пусть им будет предоставлено право, если они сочтут нужным им воспользоваться, делать на ближайшем сейме такие горячие заявления, какие только они сочтут уместными.
Так как заседания Сеймов часты, они не должны быть слишком продолжительными; и срок в шесть недель кажется мне вполне достаточным для принятия решений относительно обычных нужд государства. Однако противоречием является то, что суверенная власть устанавливает сама себе препоны, особенно когда она находится непосредственно в руках нации. Пусть этот срок обычного заседания Сейма продолжает оставаться ограниченным шестью неделями, в добрый час, но пусть будет зависеть от собрания – продлевать ли этот срок или нет путем особых прений, когда того требуют обстоятельства. Поскольку, если Сейм, который по своей природе стоит выше Закона, говорит: Я желаю остаться, кто же ему ответит: Я не желаю, чтобы ты оставался? Если все же однажды Сейм пожелает продолжать свои заседания более двух лет, он не сможет этого сделать, его полномочия закончатся, а полномочия следующего сейма начнутся на третий год. Сейм, который в праве делать все что угодно, может и без каких-либо возражений установить более долгий промежуток между Сеймами: но этот новый закон станет относиться только к последующим Сеймам, и те, кто его провел, не смогут им воспользоваться. Начала, из которых эти нормы следуют, установлены в «Общественном договоре».
В том что касается чрезвычайных сеймов, нормальный порядок требует, чтобы они были редки и созывались только при крайней необходимости. Когда король сочтет, что такая необходимость есть, я признаю, что ему следует в этом случае доверять: но иногда вопреки необходимости, он может воспротивиться его созыву. Нужно ли в этом случае, чтобы решение вынес сенат? В свободном государстве следует предвидеть все те случаи, когда на свободу покушаются. Если сохранить конфедерации, то они могли бы в отдельных случаях сыграть роль чрезвычайных сеймов: но, если вы отмените конфедерации, то совершенно необходимо предписание относительно порядка работы сеймов.
Мне представляется невозможным, чтобы закон благоразумно предусмотрел продолжительность чрезвычайных сеймов, ибо она полностью зависит от характера дел, ради которых они созваны. Обычно быстрота здесь необходима, но она зависит от характера обсуждаемых вопросов, которые не вписываются в порядок обсуждения текущих дел. В этом случае невозможно заранее что-либо определить по такому вопросу, и возникнут такие обстоятельства, что окажется весьма важным, чтобы либо сейм продолжал заседания до тех пор, пока положение не изменится, либо избрание обычного сейма прекратило полномочия сейма чрезвычайного.
Чтобы сберечь время, столь ценное на заседаниях сеймов, нужно постараться устранить из собраний бесполезные прения, которые ведут к его потере. Безусловно, на нем необходимо не только соблюдение правил и порядка, но и соответствующий церемониал и величие. Я даже желал бы, чтобы об этом позаботились особенно и чтобы люди почувствовали, например, варварство и ужасное неприличие в том, что появляется лицо с оружием в руках, что оскверняет святилище законов. Поляки, разве вы более воинственны, чем римляне? Ведь никогда, даже во времена самых значительных потрясений в их республике, вид меча не оскорблял комиции и сенат. Но я также желал бы, чтобы, уделяя пристальное внимание вещам важным и необходимым, избегали всего того, что может быть сделано в равной мере хорошо в другом месте. Например, руги, то есть проверка законности избрания нунциев, – это потеря времени на сейме. Не то чтобы такая проверка не важна, но она может быть проведена столь же хорошо в том месте, где они были избраны, где их лучше знают и где присутствуют все их соперники. Именно в их воеводстве, в сеймике, который избирает их депутатами, можно лучше удостовериться в правильности их избрания, потратив меньше времени, как это делается в отношении комиссаров из Радома и делегатов в верховный суд 23. После этого сейм должен допустить депутатов к работе без обсуждений, по предъявлении Лаудума 24, заверенного должностными лицами, избранными сеймиками, которое они принесут с собой; и это нужно для того, чтобы заранее устранить не только препятствия, которые могут замедлить избрание маршала, но и всякие интриги, с помощью которых сенат и король могли бы воспрепятствовать выборам и допустить самоуправство в отношении тех подданных, которые им неугодны. То, что недавно произошло в Лондоне, – урок для поляков. Мне известно, что этот Уилкис 25 всего лишь смутьян, но лишение его прав депутата означает, что дорожка проторена, и отныне в Палату Общин допустят лишь тех подданных, которых двор сочтет угодными ему.
Следует начать с того, чтобы проявить большее внимание к выбору членов сеймиков, обладающих в них правом голоса. Таким образом, можно будет легче выявить тех, кого можно избрать в нунциатуру. «Золотая Книга Венеции» – образец, которому необходимо следовать в силу возможностей, которые она открывает. Было бы удобно и весьма легко составить в каждом городе точный список всех благородных, которые при соблюдении требуемых условий были бы избраны и имели право голоса в сеймиках, их вписывали бы в список дистрикта по мере достижения требуемого законом возраста и из него бы вычеркивали имена тех, кого следует оттуда исключить с того времени, как это станет необходимо, и указывать причину их исключения. Благодаря спискам, которым нужно придать подобающий вид, легко можно было бы отличить как законных членов сеймика, так и подданных, достойных избрания в нунциатуру, а продолжительность споров по этому вопросу была бы сильно сокращена. Наилучшее благочиние в сейме и сеймиках, безусловно, весьма полезная вещь, но я не стану слишком долго повторять то, что не следует желать одновременно двух противоположных вещей, благочиние хорошо, а свобода лучше; и чем больше вы стесняете свободу распорядками, тем больше эти распорядки открывают возможности для захвата прав. Все способы, которыми вы воспользуетесь с тем, чтобы прекратить произвол в порядке законодательства, хотя бы сами по себе и хорошие, будут рано или поздно использованы для того, чтобы стеснять эту свободу. Долгие напрасные торжественные речи есть большое зло, ведущее к потере столь драгоценного времени; но великое благо, когда добрый гражданин осмеливается говорить лишь тогда, когда он имеет сказать нечто полезное. Как только на заседаниях Сейма останутся лишь несколько человек, которым дозволено открывать рот, и им запретят говорить все что заблагорассудится, они станут говорить лишь то, что угодно сильным мира сего.
После необходимых изменений в назначении на должности и в распределении милостей, по всей вероятности, будет меньше угодливости и торжественных речей, обращенных к королю в подобном виде. Можно было бы, однако, дабы «отжать воду» словесных ухищрений и витиеватости, обязать любого оратора, произносящего торжественную речь, высказывать в начале своего выступления предложение, которое он желает сделать, и, после того как он изложит свои доводы, он должен сделать общие выводы, следуя примеру королевских представителей в судах. Это не укорачивало бы выступления, но сдерживало бы тех, кто желает говорить только для того, чтобы ничего не сказать и потратить время на бесполезные речи.
Я не очень хорошо знаком с порядком, установленным в Сеймах при принятии законов; но я уверен, что в силу прежде названных причин этот порядок не должен быть таким же, как в Парламенте Великобритании; и что польский Сенат должен иметь власть управленческую, а не законодательную; что в любом случае принятия закона сенаторы должны голосовать только в качестве членов Сейма, а не членов Сената и что голоса должны подсчитываться поголовно и одинаковым образом в обеих Палатах. Может быть, использование liberum veto помешало провести это разграничение, однако оно будет крайне необходимо, когда liberum veto будет отменено; тем более, что для палаты нунциев это будет еще одним огромным преимуществом меньше, ибо я даже не допускаю, что сенаторы, а в еще меньшей степени министры, когда либо получат это право.
Вету польских Нунциев соответствует вето народных трибунов в Риме: Однако они осуществляли это право не в качестве граждан, а в качестве представителей римского народа. Потеря liberum veto – это потеря только для палаты Нунциев; и организм Сената, ничего от этого не теряет, и следовательно, только выигрывает.
С учетом сказанного, я вижу в Сейме один недостаток, который необходимо исправить: дело в том, что количество сенаторов почти равно количеству Нунциев, Сенат же имеет слишком большое влияние в прениях и может с легкостью, благодаря своему влиянию среди членов всаднического разряда, выиграть небольшое количество голосов, в которых он нуждается, чтобы всегда иметь решающий голос 26.
Я утверждаю, что это – недостаток; поскольку Сенат, будучи особым организмом в Государстве, безусловно имеет соображения выгоды, отличные от иных организмов нации, которые, в некотором роде, могут противоречить последним. Однако Закон, который является выражением общей воли, есть итог, полученный вследствие сочетания всех соображений частной выгоды, уравновешенных большинством этих соображений. Но, поскольку соображения выгоды организма обладают слишком значительным весом, то они нарушили бы равновесие, и не следует допускать, чтобы они, все вместе, оказывали на него влияние. Каждая личность должна иметь свой собственный голос, никакой организм, каким бы он ни был, не должен иметь голоса. Однако если бы Сенат имел больше веса в Сейме, то он не только привносил бы туда свои собственные соображения выгоды, но и его мнение стало бы там решающим 27.
Средство, соответствующее природе, от этого недостатка обнаруживается само собой: увеличить количество Нунциев; однако я бы опасался, как бы это не породило в Государстве слишком много изменений и не привело бы к смуте, свойственной демократии. Если бы было совершенно необходимо изменить соотношение, вместо того чтобы увеличить количество Нунциев, я бы предпочел скорее уменьшить количество сенаторов. И, по сути, я не вижу причины, почему, коль скоро во главе каждой провинции стоит великий воевода, необходимы еще и великие кастелланы. Но давайте не будем терять из виду важность правила, заключающегося в том, чтобы ничего не менять без необходимости, ни устраняя, ни добавляя.
По-моему, лучше иметь один Совет менее многочисленный и оставить больше свободы тем, кто его составляет, нежели увеличивать его состав и стеснять свободу прений, поскольку это всегда приходится делать, когда количество участников становится слишком велико. Добавлю, что если и представляется возможным предвидеть благо и зло, нужно избегать того, чтобы сделать сейм весьма многочисленным, чтобы не отнять у себя средство допустить однажды туда, не производя путаницы, новых депутатов, если дело дойдет до предоставления дворянских прав в городах и освобождения крестьян, как того следует желать ради могущества и счастья нации.
Давайте же поищем способ найти лекарство от этого недостатка иначе и, насколько это возможно, производя наименьшие изменения.
Все сенаторы назначаются королем и, как следствие, являются его ставленниками: к тому же, они назначаются пожизненно; и посему они образуют организм независимый, как от короля, так и от всаднического разряда, организм, который, как я уже говорил, имеет свои особые соображения выгоды и склонен к захвату власти. И не следует обвинять меня здесь в противоречии, коль скоро я допускаю Сенат в качестве отличного организма Республики, хотя я его не допускаю в качестве разряда, составляющего Республику, поскольку в этом заключается важное отличие 28.
Во-первых, следует отобрать у короля право назначения в Сенат, не столько по причине влияния, которое он сохраняет при этом на сенаторов и которое может быть и невелико, сколько по причине влияния, которое он оказывает на всех тех, кто желает ими стать, и через них на весь организм нации в целом. Кроме последствий этого изменения для государственного устройства, вслед за этим возникнет неоценимое преимущество в том, чтобы укротить придворный дух у знати и заменить его на дух патриотический. Я не вижу никакого противоречия в том, чтобы сенаторы назначались Сеймом, и усматриваю в этом великое благо, достаточно ясное, чтобы оно нуждалось в пояснениях. Это назначение осуществляется сразу на Сейме или до того на Сеймиках путем представления известного количества подданных на каждое свободное место в соответствующих воеводствах. Сейм будет выбирать между этими избранными лицами или будет выбирать из них меньшее число лиц, а право выбора среди них можно было бы предоставить королю. Но чтобы сразу идти по самому простому пути, почему бы каждого Воеводу не избрать от его провинции непосредственно в Сейм? Какое неудобство может возникнуть от этих выборов для Воеводы Полоцка, Витебска и для Старосты Самогитии? И какую беду мы бы накликали, если бы привилегия этих трех провинций стала общим для всех правом? Давайте не будем терять из виду важность, которую для Польши имеет изменение государственного устройства в сторону федеративной формы, чтобы избегнуть, насколько это возможно, бед, связанных с размерами или, вернее, с протяженностью Государства 29.
Во-вторых, если вы добьетесь лишения сенаторов их пожизненного статуса, вы в значительной степени ослабите соображения выгоды организма, который стремится к захвату власти. Но это предприятие имеет свои сложности: во-первых, потому что для человека, привыкшего руководить общественными делами, трудно представить себя в одночасье ограниченным рамками частной жизни, хотя он не совершил никакого недостойного поступка; во-вторых, в силу того что места сенаторов соединены со званиями Воевод и Кастелланов и с властью на местах, которая с ними связана, из того произошли бы беспорядки и недовольства от постоянного перехода этих званий и этой власти от одного лица к другому. Наконец, эта сменяемость не может распространяться на Епископов и не должна распространяться на министров, должности которых, требующие особых талантов, не всегда легко отправлять. Если сан Епископов оказался бы пожизненным, то власть духовенства, и без того достаточно сильная, увеличилась бы значительно; важно, что эта власть уравновешивается сенаторами, звания которых тоже пожизненны, так же как и у Епископов, и которые не более чем последние опасаются оказаться смещенными. Вот что я придумал, чтобы найти средство от этих неудобств.
Я хотел бы, чтобы места сенаторов первого ранга продолжали оставаться пожизненными. Это привело бы к появлению, включая, помимо Епископов и Воевод, и всех Кастелланов первого ранга, восьмидесяти девяти несменяемых сенаторов.
Что касается Кастелланов второго ранга, то я хотел бы, чтобы их должности были временными, либо на два года, после новых выборов на сеймике, либо на более долгий срок, если это сочтут уместным; но они должны всегда оставлять свои должности по истечении срока своих полномочий, кроме тех из них, кого Сейм захочет переизбрать на новый срок: я допускаю это переизбрание только определенное количество раз, в соответствие с замыслом, о котором речь пойдет позднее.
Такое препятствие как звания оказалось бы очень слабым, поскольку эти звания всего лишь связаны с правом заседать в Сенате, и они могли бы быть без всяких неудобств отменены, и вместо того, чтобы их называть Кастелланами скамьи, их можно просто назвать Сенаторами-депутатами. Поскольку, согласно этому преобразованию, Сенат, облеченный высшей исполнительной властью, постоянно собирался бы в определенном составе своих членов, соответствующее количество Сенаторов-депутатов также было бы обязано на нем присутствовать поочередно. Но здесь невозможно вести речь о подобных мелочах 30.
Благодаря такому едва заметному изменению, эти Кастелланы или Сенаторы-депутаты стали бы настоящими представителями Сейма и составили бы противовес Сенату, усилив влияние всаднического разряда в собраниях нации таким образом, что пожизненные Сенаторы, хотя и ставшие более могущественными, как в силу отмены вето, так и в силу уменьшения объема королевской власти и власти министров, частично смешанной в их организме и связывающей Сенат, не могли бы сделать господствующим дух своего организма; и сенат, состоящий пополам из членов временных и членов пожизненных, стал бы настолько же правильно устроенным, насколько это возможно, чтобы образовать промежуточную власть между Палатой нунциев и королем, одновременно обладая достаточной силой для решения вопросов управления и в достаточной мере находясь в зависимости от законов. Это дело кажется мне хорошим, потому что оно простое и при этом производит важный результат.
Чтобы смягчить злоупотребления вето предлагают считать голоса Нунциев не поголовно, а по Воеводствам. Необходимо крайне тщательно поразмыслить над этим изменением перед тем, как его осуществить, хотя здесь и имеются свои преимущества, и это изменение благоприятно для федеративного устройства. Голоса, посчитанные целиком и поданные собирательно, менее отчетливо выражают общую выгоду, нежели голоса, посчитанные обособленно, с учетом голоса каждого в отдельности. Среди Нунциев воеводства часто один из них в обычных прениях сможет возобладает над другими и подчинит своему мнению большинство, тогда как этого не случится, если каждый голос будет независим. Так, те, кто хочет подкупить, будут иметь для этого меньше возможностей и лучше узнают тех, к кому обращаются с речью. К тому же, лучше каждому Нунцию отвечать за себя самого перед Сеймиком, чтобы не сваливать вину на другого, не путать невиновного и виноватого и чтобы распределительная справедливость сохранялась наилучшим образом. Немало доводов представляется против этих порядков, которые сильно ослабили бы общую связь и могли бы на каждом Сейме подвергнуть Государство опасности раскола. Делая Нунциев более зависимыми от наказов их избирателей, мы получаем почти то же преимущество, но без всяких неудобств. Это предполагает, правда, что одобрение будет выражаться не путем голосования, но открыто, с тем чтобы стали известны поведение и мнение каждого Нунция в Сейме и чтобы он отвечал сам за себя. Однако поскольку этот способ одобрения является одним из тех, о которых я весьма обстоятельно рассуждал в «Общественном договоре», то было бы излишне здесь повторяться.
Что касается выборов, здесь мы поначалу, возможно, встретим некоторые затруднения в том, чтобы сразу назначить на каком-либо Сейме стольких Сенаторов-депутатов и, в общем, выбирая большое число лиц из еще большего числа. Эти затруднения вновь будут рассмотрены в плане, который я собираюсь предложить. Но, прибегая для этой цели к баллотировке, мы легко избавимся от этого затруднения благодаря напечатанным и пронумерованным карточкам, розданным избирателям накануне выборов, где будут указаны имена всех соискателей, из которых следует выбирать.
На следующий день избиратели пришли бы по очереди бросить в корзину все свои карточки, отметив предварительно в своей тех, кого они выбирают, или тех, кого они исключают, согласно разъяснениям, данным в верней части этой карточки. Изучение этих самых карточек осуществлялось бы тотчас же, перед всем собранием, секретарем сейма, с помощью двух других секретарей ad actum, назначенных маршалом тут же из числа присутствующих нунциев. Благодаря такому способу дело стало бы столь простым и быстрым, что без споров и шума места в Сенате легко заполнились бы в течение одного заседания. Правда, потребовалась бы еще норма, определяющая состав соискателей; но это будет рассмотрено в своем месте и не будет забыто. Осталось только поговорить о Короле, который председательствует на Сейме и, в соответствии с занимаемой им должностью, является верховным должностным лицом, применяющим законы. ГЛАВА VIII. О КОРОЛЕ 31 Великое зло, если глава нации является прирожденным врагом свободы, защитником которой он должен быть. Это зло, по моему разумению, не настолько присуще этой должности, чтобы его нельзя было бы отделить от нее или по крайней мере в значительной степени уменьшить. Не бывает искушения без надежды. Сделайте захват власти невозможным для ваших королей, и вы лишите их даже возможности мечтать об этом; и они станут хорошо вами управлять и защищать вас всеми силами, которые они теперь используют, чтобы вас поработить. Основатели Польши, как заметил господин Виельгорский, позаботились о том, чтобы отнять у королей средства причинять вред, но не средства совершать подкуп; и милости, раздатчиками которых они являются, открывают бесчисленные возможности для этого. Трудность заключается в том, что, лишая их средства распоряжаться милостями, кажется, что мы лишаем их всего. Именно этого и не стоит делать, поскольку в таком случае лучше уж вовсе не иметь короля, а я считаю невозможным для столь большого Государства, как Польша, без него обойтись: это значило бы обходиться без высшего и пожизненного руководителя. Однако если только глава нации не является полным ничтожеством и, как следствие, бесполезным лицом, важно, чтобы он мог хоть что-нибудь делать; и как бы мало он ни делал, это безусловно будет либо во благо, либо во зло. Теперь весь Сенат назначается королем: это крайность. Если он совсем не будет участвовать в этом назначении, этого недостаточно. Хотя пэры в Англии также назначается королем, они менее зависимы от него, поскольку, пожалованное однажды пэрство становится наследственным; тогда как епископства, воеводства и кастелланства, хотя и являются пожизненными, но по смерти каждого носителя этого звания король снова их назначает. Я сказал, как мне кажется, каким образом должно было бы производиться это назначение, то есть назначение Воевод и пожизненных великих кастелланов соответствующими Сеймиками, а временных кастелланов второго ранга Сеймом. В отношении Епископов мне представляется весьма трудным делом отобрать у короля право их назначения, если только не избирать их в капитулах: и я полагаю, что его можно за ним оставить, за исключением права назначения в Архиепископство Гнезненское, которое должно, естественно, принадлежать Сейму, если только не захотят лишить этого архиепископа сана примаса, который он по праву имеет 32. Что касается министров и, в особенности, главных генералов и великих Казначеев, хотя их могущество, являющееся противовесом могуществу короля, и должно быть уменьшено сообразно уменьшению могущества короля, мне кажется неосторожным оставить королю право заполнять эти должности своими ставленниками; и я хотел бы, чтобы его выбор ограничивался небольшим количеством подданных, представленных Сеймом. Я согласен, что, не имея возможности снять с этих должностей, однажды на них назначив, он более не сможет полностью рассчитывать на тех, кто их занимает. Но эти должности дают ему достаточно власти над соискателями, и если не столько, сколько нужно для того, чтобы он смог изменить облик правления, то по крайней мере достаточно, чтобы сохранить у него на это надежду, а именно эту надежду у него и следует отнять любой ценой. Что касается великого Канцлера 33, то он должен, как мне кажется, назначаться королем. Короли являются судьями своего народа по праву рождения; именно для этой должности, хотя они все о ней и позабыли, они были поставлены: она не может быть у них отнята; когда они не желают ее исполнять самостоятельно, то назначение их наместников в этой части управления является их правом, потому что именно они должны отвечать за приговоры, которые выносятся от имени короля. Правда, нация может добавить к ним заседателей и должна это сделать, когда Короли не судят сами: так, Королевский Суд, в котором председательствует не сам король, а великий Канцлер, находится под надзором нации; и именно по этой причине Сеймики туда назначают остальных заседателей. Если бы король судил сам, я полагаю, что у него было бы право судить единолично. При любом раскладе его выгода заключалась бы в том, чтобы всегда быть справедливым; и никогда несправедливые приговоры не открыли бы путь к захвату власти. В отношении же прочих званий, как придворных, так и в Воеводствах, которые имеют всего лишь почетный характер и дают более блеска, нежели влияния, то нельзя сделать ничего лучше, чем предоставить королю полное распоряжение этим правом. Пусть он имеет возможность награждать почестями тех, кто их заслуживает и потакать их тщеславию; но пусть он не имеет возможности даровать власть. Величие трона должно поддерживаться великолепием; однако важно, чтобы необходимые на это траты в как можно меньшей мере определялись королем. Остается только желать, чтобы все королевские должностные лица находились на жаловании Республики, а не на жаловании у короля, и сообразно с этим сократили все королевские доходы, чтобы, насколько возможно, уменьшить денежные махинации короля. Предлагали сделать корону наследственной. Но будьте уверены, что в тот момент, когда этот закон будет принят, Польша может навсегда попрощаться со своей свободой. Думают, что для борьбы с этим злом достаточно ограничить королевскую власть, и при этом не замечают, что эти пределы, установленные законом, будут со временем нарушены благодаря постепенному присвоению власти и что усвоенные королевской семьей взгляды на власть, которым она неукоснительно придерживается, в дальнейшем, возьмут верх над законодательством, которое, по своей природе, постоянно склонно к ослаблению. Если король не может подкупить вельмож с помощью милостей, то он всегда сможет это сделать с помощью обещаний, ручаться за исполнение которых будут его наследники; и поскольку планы, задуманные королевской семьей, будут и дальше осуществляться, то доверие к его обещаниям будет выше и будут больше рассчитывать на их исполнение, чем в том случае, когда выборная корона устанавливает пределы осуществления планов монарха, которое прекратится в его уходом. Польша свободна потому, что перед каждым царствованием есть промежуток времени, в котором нация снова вступает в свои права и снова обретает мощь, пресекая рост злоупотреблений и захват власти; когда законодательство вновь обретает силу и использует свой основной рычаг. Что же станется с pacta conventa, путеводной звездой Польши, когда какое-нибудь семейство, утвердившись на троне навечно, будет занимать его без промежутков и оставит нации, между смертью отца и коронацией сына, только лишь тень никчемной и ни чем не обеспеченной свободы, которую вскоре уничтожит жеманная клятва, приносимая всеми королями при их помазании и тотчас же забытая после ее принесения? У вас перед глазами примеры Дании, Англии и Швеции 34. Усвойте на этих примерах раз и навсегда, что сколько бы мер предосторожности ни изобретали, наследование трона и свобода нации всегда останутся двумя несовместимыми вещами. Поляки всегда стремились передавать корону от отца к сыну и далее ближайшему родственнику по наследству, хотя и всегда по праву избрания. Эта склонность, если они будут продолжать ей следовать, приведет рано или поздно к несчастью, заключающемуся в наследовании короны; им не следует надеяться на то, что они также долго будут бороться против королевской власти, как члены германской империи боролись с властью императора, потому что в государственном устройстве Польши нет достаточных противовесов, чтобы удерживать наследственного короля в рамках повиновения закону. Несмотря на могущество многочисленных членов империи, не случись избрания Карла VII, императорские уступки были бы всего всего навсего бессмысленным сборником документов, какими они и были в начале этого века; и pacta conventa станут еще более бесполезными, когда у королевской семьи будет время, чтобы укрепиться и подмять всех под себя 35. Мое мнение по этому вопросу, одним словом, таково, что избранный монарх с самой безграничной властью для Польши лучше, чем наследуемая корона почти без власти. Вместо этого рокового закона, который сделал бы корону наследуемой, я предложил бы нечто противоположное, то, что, в случае одобрения, укрепило бы свободу в Польше. А именно: следует установить, приняв основной закон, что корона никогда не будет переходить от отца к сыну и всякий сын короля Польши будет навеки лишен возможности занимать трон. Я говорю, что предложил бы этот закон, если бы это потребовалось; но, имея в виду план, осуществление которого имело бы те же самые последствия, я объясню это в надлежащем месте, полагая, что в результате его осуществления, сыновья будут исключены из наследования трона отцов, по крайней мере, непосредственно, я намерен показать, что хорошо обеспеченная свобода будет единственным преимуществом, которое получится из подобного исключения. Отсюда появится еще одно крайне важное преимущество: отнять всякую надежду захватить трон и передать детям произвольную власть значит направить всю деятельность короля к славе и процветанию государства. Это единственная дорога, открытая его честолюбию. Именно таким образом властитель нации не станет уже не ее прирожденным врагом, но первым из граждан; именно так он свершит великие дела, прославляющие его царствование, благодаря полезным учреждениям, делающим его дорогим для народа, уважаемым соседями, которые по смерти благословят память о нем; именно так, лишенный возможностей вредить и вводить в соблазн, которые никогда не следует ему оставлять, он сочтет уместным увеличивать свое могущество всем тем, что может споспешествовать общему благу. У него будет недостаточно непосредственных и прямых возможностей для того, чтобы действовать самостоятельно; но будет больше влияния, права надзора и проверки для того, чтобы удерживать каждого в рамках долга и руководить Правительством, направляя его к истинной цели. Председательство в Сейме, в Сенате и во всех организмах, строгая проверка поведения всех высокопоставленных лиц, постоянная забота о поддержании правосудия и неподкупности во всех Судах, сохранение порядка и спокойствия внутри Государства, создание ему прочного положения вовне, командование армиями во время войны, полезные учреждения в мирное время – вот главные обязанности в служении государя, которые будут его занимать в достаточной мере, если он пожелает исполнять их самостоятельно. Поскольку детали управления будут доверены министрам для сего назначенным, то сочтут преступлением короля Польши препоручение им каких-либо частей управления, возложенных лично на него, любимцам. Пусть он занимается своим ремеслом самостоятельно или отказывается от него: важный пункт, который нация не должна оставлять без внимания. Именно на таких началах следует установить равновесие и умеренность в действиях властей в области законодательства и управления. Объем этих властных полномочий, находящихся в руках их обладателей и в возможно лучшем соотношении, должен прямо зависеть от их числа и быть в обратной зависимости от времени их пребывания в должностях. Партии, составляющие Сейм, должны будут внимательно следить за тем, чтобы соотношение было наилучшим. Палата Нунциев, самая многочисленная, будет также самой могущественной; но все ее члены будут часто сменяться. Сенат, менее многочисленный, будет иметь меньшую долю в законодательной власти, но большую долю во власти исполнительной; и его члены, входя одновременно в состав этих двух различных организмов, будут частью избираться временно, частью пожизненно, как это и подобает для промежуточного организма. Король, который их возглавляет, остается пожизненно избранным; и его власть, все еще значительная в области надзора, находится в пределах, установленных Палатой Нунциев в вопросах законодательства и Сенатом в вопросах управления. Однако чтобы упрочить равенство, то есть начало устройства государства, ничто не должно передаваться по наследству, кроме принадлежности к благородному сословию. Если корона была бы наследуемой, то следовало бы, для сохранения равновесия, чтобы таковым же стало и пэрство или сенаторский разряд, как в Англии. Тогда Всаднический разряд, будучи принижен, потерял бы свою власть, а Палата Нунциев, как и палата Общин в Англии, не имела бы права ежегодно открывать счет и подводить баланс государственной казны; а польское государственное устройство опрокинулось бы вверх дном 36. ГЛАВА IX. ОСОБЫЕ ПРИЧИНЫ АНАРХИИ 37 Сейм, соразмерный по своему составу, сохраняя внутреннее равновесие, будет источником хорошего законодательства и хорошего управления. Однако для этого следует, чтобы разряды пользовались уважением, а их права не нарушались. Пренебрежение к законам и анархия, с которыми Польша жила до сих пор, происходят по причинам, которые легко понять. Я уже указывал раньше на главную из них, и я также указал и на средство их исправить. Прочие сопутствующие причины суть следующие: 1. Liberum veto 2. Конфедерации и 3. Злоупотребление правом иметь военных у себя на службе, которым грешат частные лица. Это последнее таково, что если мы не начнем с его устранения, то все остальные преобразования окажутся бесполезными. Если частные лица будут иметь возможность сопротивляться действиям исполнительной власти, то они вскоре сочтут, что и в самом деле имеют на это право; и если они будут затевать между собой войны, то как же тогда сохранить мир в Государстве? Я признаю, что крепости требуют охраны; но почему эти крепости крепки в противодействии гражданам и слабы в сопротивлении врагам? Я опасаюсь, как бы это преобразование не добавило бы трудностей; тем не менее, я не считаю невозможным их преодолеть; и если только могущественный гражданин окажется разумным, то он согласится без труда на то, чтобы больше не иметь у себя на службе военных, когда ни у кого другого их не будет. Я намереваюсь поговорить об этом после раздела о военных учреждениях; так я отправляю в другой раздел то, что я должен был бы сказать в этом. Liberum veto не является правом порочным самим по себе; но как только оно выходит за свои пределы, оно становится наиболее опасным из всех злоупотреблений. Оно служило порукой общественной свободы; теперь же это – орудие угнетения. Чтобы устранить это пагубное злоупотребление, остается лишь полностью уничтожить его причину. Но человеку больше по сердцу держаться за личные и исключительные права, чем за общие и значительные преимущества. Только проясненный опытом патриотизм мог бы научить приносить в жертву более великим благам полное блеска право, ставшее пагубным в силу злоупотребления им, от которого это злоупотребление отныне неотделимо. Все поляки должны живо ощутить те беды, которые их заставляет претерпевать это злополучное право. Если им по нраву порядок и мир, то у них нет иного способа установить у себя и первый, и второй, если они в дальнейшем сохранят это право, доброе при образовании политического организма или тогда, когда этот организм достиг полного совершенства; но оно бессмысленно и пагубно, если еще необходимо произвести необходимые изменения, особенно в столь большом государстве, окруженном соседями могущественными и честолюбивыми. Liberum veto было бы менее неразумным, если бы оно касалось только основных вопросов государственного устройства; но то, что оно, как правило, применяется во всех прениях Сейма недопустимо ни при каких обстоятельствах; оно является очевидным пороком польского государственного устройства, поскольку при этом законодательство и государственное управление недостаточно различается, и Сейм, осуществляя законодательную власть, привносит в нее то, что относится к управлению, и без разбора принимает решения, не делая различий между тем, что относится к суверенной власти и тем, что относится к правительству, и часто принимает решения даже смешанного характера, в силу которых его члены одновременно действуют и как магистраты, и как законодатели. Предложенные изменения позволяют лучше различить эти две власти и тем самым лучше обозначить пределы Liberum veto. Ибо я не считаю, что кому-нибудь вообще пришла бы в голову мысль распространить его на область чистого управления, что означало бы уничтожить гражданскую власть и правление в целом. В силу естественного права обществ требуется единогласие для создания политического организма и основных законов, от которых зависит его существование: таковы, например, поправка первая, пятая, девятая и одиннадцатая, упомянутые на псевдосейме 1768 года. Однако единогласие, требуемое при установлении этих законов, должно также требоваться и при их отмене. Вот случаи, по которым Liberum veto может продолжать существовать. И поскольку речи не идет о его полном уничтожении, Поляки, которые без особого ропота сократили объем этого права на незаконном Сейме 1768 года, должны без труда сократить и ограничить его на более свободном и правомочном Сейме. Следует хорошенько взвесить и обдумать главные моменты, которые устанавливаются в виде основных законов; и только касательно их будет дозволено применить силу Liberum veto. Таким образом, мы сделаем государственное устройство прочным, а эти законы насколько возможно нерушимыми. Навязывать себе законы которые не могут быть отменены, противно природе политического организма, однако тот факт, что можно отменить эти законы столь же торжественно, как они были приняты, не противоречит ни природе, ни разуму. Вот оковы, которые он наложит на себя в будущем. Их вполне достаточно, чтобы укрепить государственное устройство и чтобы потакать любви Поляков к Liberum veto, не подвергая себя в дальнейшем риску злоупотреблений, которые оно породило. Что же касается множества статей, которые зачем-то внесли в число основных законов и которые просто составляют свод законодательства, так же как и все те, что относят к ведению государства, то они подвержены, в силу изменчивости вещей, необходимым преобразованиям, которые не требуют единогласия при приятии решений. Кроме того, бессмысленно в некоторых случаях то, что один член Сейма может прекратить его деятельность и что отставка или возражение одного или нескольких Нунциев могут привести к роспуску собрания и таким образом отменить решение суверенной власти. Следует отменить это варварское право и выносить смертные приговоры всякому, кто осмелится кичиться этим правом. Если же имеет место возражение против решений Сейма, чего не может быть, пока он свободен и собирается в полном составе, этим право следует наделить Воеводства и Сеймики; но не нунциев, которые в качестве членов Сейма не должны иметь на Сейм ни малейшего влияния или отказываться признавать его решения. Между veto, являющееся наивысшей силой лица, которой могут обладать члены суверенной власти и которое должно иметь место только в отношении законов поистине основных, и большинством голосов, менее необходимым, когда оно относится к вопросам простого управления, существуют различные законодательные предложения, при голосовании по которым можно определить требуемое большинство голосов в зависимости от значимости вопросов. Например, когда речь идет о законодательной власти, то можно требовать минимум трех четвертей голосов, а двух третей в вопросах, касающихся Государства, простого большинства для выборов и прочих текущих и насущных вопросов. Это всего лишь пример для объяснения моей мысли, но не определенное мною соотношение. В таком Государстве как Польша, в котором души все еще имеют большую внутреннюю опору, может быть смогли бы сохранить без особых опасений в неприкосновенным закон Liberum veto, и может быть даже с некоторой выгодой, лишь бы сделали опасным право пользования им, а для тех, кто вздумал бы им кичиться, возникли бы серьезные последствия. Поскольку, смею сказать, очень уж странно ведет себя тот, кто прерывает таким способом деятельность Сейма и оставляет Государство в растерянности, а потом уходит спокойно и безнаказанно наслаждаться у себя дома унынием общества, в которое он его поверг. Следовательно, если же в почти единогласном решении одно единственное лицо, заявившее возражение, сохраняет право это решение отменить, то я желал бы чтобы он ответил головой за это противодействие не только перед своими выборщиками во время сеймика, следующего за выборами, но и перед всей нацией, которой он причинил такое несчастье. Я желал бы, чтобы в силу Закона он был бы торжественно судим, шесть месяцев спустя после его возражения, на внеочередном заседании Суда, созванного особо для этого случая, состоящего из самых мудрых, самых известных, самых уважаемых представителей нации и который не мог бы его оправдать, но был бы вынужден осудить его на смерть без какой-либо милости, или присудить ему награду и публичные почести на всю оставшуюся жизнь, при не имея права принять какое-либо среднее решение. Учреждения подобного рода, столь благоприятные для храбрости, исполненной силы, и для любви к свободе, слишком чужды современному духу, чтобы кто-нибудь мог ныне питать надежду на, что они будут одобрены или придутся по вкусу. Но древним они были знакомы и именно благодаря им учредители их республик смогли возвысить души и возбудить в них, при необходимости, пыл поистине героический. Мы видели в Республике, в которой царили еще более жесткие законы, щедрых душой граждан, в момент опасности для отчизны обрекавших себя на смерть, подавая мнение, которое могло бы ее спасти. Вето, грозящее подобной опасностью, может при случае спасти Государство, и его при этом не следует бояться сохранить. Посмею ли я говорить здесь о Конфедерациях и не согласиться с мнением ученых мужей? Они видят, только то зло, которое Конфедерации причиняют; следовало бы видеть также то зло появлению, которого они препятствуют. Вне всякого сомнения, Конфедерация это отчаянное положение в республике; но это страшные болезни, которые требуют жестоких способов лечения; от этих болезней следует лечить любой ценой. Конфедерация в Польше все равно что Диктатура у Римлян: та и другая заставляют Законы умолкнуть в случае неминуемой опасности, но с той только разницей, что Диктатура прямо противоположная римскому законодательству и духу правления, привела в конце концов к гибели последнего; а Конфедерации наоборот, будучи всего лишь средством, чтобы укрепить и восстановить расшатанное значительными усилиями государственное устройство, способствовать усилению ослабевшего рычага государства, будучи не в состоянии его разбить. Этот федеративный строй, который, может быть, имел случайное происхождение, кажется мне образчиком политики. Повсюду где царит свобода, она беспрестанно находится под угрозой, и, часто, под угрозой гибели. В любом свободном Государстве, где не предвидят великие смуты, каждая гроза таит в себе опасность его гибели. И только Поляки смогли извлечь из этих смут новое средство укрепления государственного строя. Без Конфедераций польской Республики давно бы уж не существовало; и я сильно опасаюсь, что она не просуществует долго без них, если их вздумают отменить. Посмотрите на то, что только что произошло. Без Конфедерации Государство покорили бы; свобода была бы навсегда уничтожена. Желаете ли вы отнять у Республики средство, которое ее только что спасло? И пусть не думают, что когда Liberum veto будет отменено и голосование большинством голосов будет восстановлено, Конфедерации станут бесполезными, как если бы вся польза их состояла в этом голосовании. Это разные вещи. Исполнительная власть, связанная с Конфедерациями, придаст им в случае крайней необходимости силу, деятельность, торжественность, которых нет у Сейма, вынужденного идти еще более медленными шажками, соблюдая большое число условностей, не способного сделать ни одного непредусмотренного правилами шага, не опасаясь при этом краха государственного устройства. Нет, Конфедерации служат щитом, убежищем, алтарем государственного устройства. Пока они сохраняются, мне представляется невозможным, чтобы оно разрушилось. Следует оставить их в покое, но при этом подчинить их нормам. Если все злоупотребления были бы устранены, то Конфедерации стали бы почти что бесполезными. Реформа вашего Правления должно произвести этот результат. Более не будет отчаянных посягательств на государство и необходимости к ним прибегать; но эти посягательства, согласно порядку вещей, следует предвидеть. Вместо отмены Конфедераций, определите случаи, когда они могут законно иметь место; а затем четко установите их порядок созыва и назначение, придав им законную силу, насколько это возможно, и не ограничивая их образования и деятельность. Существует немало случаев, когда по причине одного единственного события вся Польша должна стать мгновенно конфедерацией, подобно тому как, например, в момент, когда, под каким бы то ни было предлогом, не объявляя открытой войны, иностранные отряды вступают в пределы Государства; потому что, в конце концов, каков бы ни был повод для вторжения, и даже если Правительство само на это согласилось, конфедерация у себя в стране не является враждебной по отношению к другим странам. Когда в силу какого бы то ни было препятствия, Сейму помешали собираться в сроки, указанные в Законе, когда при чьем-либо подстрекательстве, приводят военных в место, где проводят собрание, или же порядок проведения собрания изменен, или его деятельность приостановлена, или же его свобода стеснена каким бы то ни было способом: во всех этих случаях общая Конфедерация должна в силу одного этого события возникнуть, и все собрания, особые суды должны быть лишь ее ответвлениями, а все Маршалы должны при этом быть подчинены тому, кто будет назначен на эту должность в первую очередь. ГЛАВА X. УПРАВЛЕНИЕ Не вдаваясь в детали управления, знаний о которых и общего видения мне в равной степени не хватает, я отважусь высказаться только по двум вопросам: финансы и война, поскольку я считаю мои мысли хорошими, хотя я почти уверен, что они не придутся по вкусу. Но, прежде всего, я сделаю одно замечание по осуществлению правосудия, замечание, которое менее всего чуждо духу правления в Польше. Оба сословия, сословия шпаги и мантии, были неизвестны древним. Граждане не знали ремесла солдата, судьи или священника, они были таковыми по зову долга. Вот подлинная тайна того, как сделать так, чтобы всё двигалось в направлении общей цели и мешало сословному духу укорениться в организмах государства в ущерб любви к отечеству, и чтобы гидра самоуправства не поглотила нацию. Деятельность судьи, как в высших трибуналах, так и в земских судах, должна стать переходным испытанием, по результатам которого нация сможет оценить заслуги и порядочность гражданина, чтобы потом поставить его на более значительные должности, если его сочтут к ним способным. Этот взгляд на самих себя может сделать судей более внимательными к тому, чтобы избегать каких-либо упреков, и вообще сделает их внимательными и неподкупными, как того требует их должность. Именно так в лучшие времена истории Рима проходили через претуру, дабы затем получить консульство. Вот средство, как с помощью немногих простых и ясных законов, даже при небольшом количестве судей можно осуществлять правосудие, оставляя судьям право толкования и дополнения к законам по мере необходимости, при помощи дарованных природой представлений о прямоте и здравом смысле. Нет ничего более ребяческого, нежели меры предосторожности, предпринимаемые англичанами в этом отношении. Вместо того, чтобы устранить произвольные приговоры они оказались в плену тысяч несправедливых и даже несуразных приговоров. Толпы законников их изводят, бесконечные процессы поглощают их время и, следуя безумной мысли все предусмотреть, они превратили свои законы в огромный лабиринт, в котором память и разум в равной степени путаются. Необходимо создать три свода законов: первый – политический, второй – гражданский и третий уголовный; все три свода четкие, краткие и точные, на сколько это возможно 38. Эти своды будут преподавать во всех колледжах, а не только в университетах, и не потребуется иного свода права. Все нормы естественного права лучше запечатлены в сердцах людей, нежели в грудах юстинианова хлама. Достаточно сделать людей честными и добродетельными, и я вам ручаюсь, что они достаточно будут знать право. Но необходимо, чтобы все граждане, и особенно общественные деятели, были обучены положительным законам своей страны и частным нормам, в соответствии с которыми ею управляют. Они найдут их в сводах, которые должны изучать так же и все благородные; прежде чем их имена впишут в золотую книгу, которая открывает им доступ в Сеймик, они должны выдержать экзамен на знание этих сводов, особенно первого, причем этот экзамен не должен стать простой условностью; и если окажется, что они недостаточно обучены, то их не допустят туда до тех пор, пока они его не выучат. Что же до римского права и обычаев, то все это, если оно существует, должно быть изъято из школ и судов. Не следует подчиняться иной власти, кроме законов Государства; последние должны быть единообразными во всех провинциях, дабы исчерпать поводы для судебного разбирательства; и вопросы, которые не будут решены в своде, должны решаться с точки зрения здравого смысла и благодаря неподкупности судей. Учтите, что когда должности магистратов будут для тех, кто ее отправляет, всего лишь испытательным сроком, чтобы подняться выше, они на станут злоупотреблять этой властью, чего следует опасаться; или же, если это злоупотребление и будет иметь место, то оно будет меньшим, нежели чем то, которое существует в огромном количестве законов, которые часто противоречат друг другу, и чье количество делает судебные разбирательства бесконечными, а несоответствия между ними делают приговоры одинаково произвольными. То, что я говорю здесь о судьях, должно относиться в еще большей мере к адвокатам. Это столь уважаемое сословие уронило свое достоинство и унизило себя как только стало профессией. Адвокат должен быть первым судьей своего клиента и судьей самым суровым; его должность должна быть, как это было в Риме и как это существует в Женеве, первым шагом к достижению магистратуры; и адвокаты, в самом деле, уважаемы в Женеве, и они заслуживают того. Их выдвигают на должности представителей в Совете, они внимательны к тому, что могло бы вызвать неодобрение общества. Я желал бы, чтобы все назначения на общественные должности были бы последовательными, с тем, чтобы ни у кого никому не удавалось превратить свою должность в доходное ремесло, и он не смог поставить себя выше мнения окружающих людей. Это средство вполне соответствовало бы пожеланию заставить детей очень богатых граждан пройти через звание адвоката, сделав его, таким образом, почетным и временным. Я постараюсь развить эту мысль через какое-то время. Здесь я должен сказать мимоходом, поскольку это мне пришло мне на ум, что устанавливать сонаследования и майораты 39, противоречит строю, при котором существует равенство во всадническом разряде. Надо, чтобы законодательство стремилось к уменьшению неравенства имуществ и неравенства во власти, которое слишком отдаляет сеньоров от простых благородных и которое естественное развитие общества все время увеличивает. В отношении же ценза, которым определяется количество земель во владении благородного, позволяющего ему участвовать в Сеймике, усматривая в этом как благо, так и зло и, не будучи достаточно знаком со страной, чтобы иметь возможность сравнивать последствия, я не осмеливаюсь полностью разрешить этот вопрос. Без сомнения, было бы желательно, чтобы гражданин, имеющий голос в воеводстве, владел бы там какими-нибудь землями. Но я не хотел бы, чтобы их количество было определенным. Принимая в расчёт имущество как важную вещь, стоит ли при этом считать людей за ничтожными? И что же? От того, что дворянин имеет много или мало земли, он от этого перестанет быть свободным и благородным? И является ли сама его бедность преступлением, достаточно значительным, чтобы отнять у него права гражданина? Наконец, никогда не стоит допускать то, чтобы какой-либо закон оказался в забвении. Не важно, плох он или хорош, его безусловно следует отменить или сохранить в силе. Это правило, которое является основополагающим, обяжет пересмотреть все древние законы, многие из них отменить и с предельной строгостью установить наказание за те, которые мы хотим оставить в силе. Во Франции рассматривают в качестве правила в государстве закрывать глаза на многие вещи; именно к этому всегда обязывает деспотизм. Но при свободном Правлении, это является средством ослабить законодательство и расшатать государственный строй. Необходимо небольшое количество законов, но хорошо усвоенных и, в особенности, хорошо соблюдаемых. Все злоупотребления, пока не запрещенные, все еще продолжают оставаться без последствий: но кто провозглашает закон в свободном Государстве, говорит такую вещь, которая заставляет всякого гражданина трепетать, и, в числе первых, – короля. Одним словом, терпеливо относитесь ко всему, кроме износа механизма законов; поскольку, когда механизм изношен, государство погибает безвозвратно. ГЛАВА XI. ЭКОНОМИЧЕСКИЙ СТРОЙ 40 Экономический строй, который должен быть установлен в Польше, зависит от цели, которую она ставит перед собой, исправляя государственное устройство. Если вы желаете лишь того, чтобы стать шумными, блестящими, устрашающими и оказывающими влияние на другие народы Европы, следуйте примеру, который у вас перед глазами. Можете взяться им подражать. Развивайте науки, искусства, торговлю, ремесла, у вас будут постоянные войска, укрепления, академии, и, в особенности, хорошее устройство финансов, обеспечивающее надежный денежный оборот, который умножит количество денег и доставит их великое множество. Потрудитесь над тем, чтобы сделать это устройство совершенно необходимым, дабы держать народ в полной зависимости и ради этого разжигайте в людях страсть и к материальной роскоши, и к роскоши духовной, поскольку первая неотделима от второй. Таким способом вы создадите народ склонный к интригам, пылкий, жадный, самолюбивый, раболепный, подобный другим народам, которым вообще не известна середина между крайностями нищеты и изобилия, распущенности и рабства, но вас будут считать в числе великих держав Европы, вы войдете в состав всех политических образований, на любых переговорах станут искать в вас союзника и вас свяжут договорами: не будет ни одной войны в Европе, в которую вы не будете иметь чести оказаться впутанными, и если счастье вам улыбнется, то вы можете вернуть ваши старинные владения, а может статься, завоевать и новые, а потом сказать подобно царю Пирру или русским, то есть как дети: «Когда весь мир станет моим, уж сахарку-то я поем». Но если, случайно, вам больше по душе создать нацию свободную, миролюбивую, мудрую, которая не боится никого и ни в ком не нуждается, которая в достаточной мере самостоятельна и которая тем счастлива, в этом случае нужно воспользоваться иным подходом, укрепляя и восстанавливая нравы простые, здоровые вкусы, дух воинственный, лишенный честолюбия, придавая душам облик смелый и бескорыстный; приучите ваш народ заниматься сельским хозяйством и ремеслами, необходимыми для жизни, внушая презрение к деньгам, а по возможности и делая их бесполезными; ищите и находите, дабы совершить великие деяния, рычаги более мощные и более надежные. Не стану возражать, что следуя этим путем, вы не наполните газеты шумом ваших празднеств, переговоров, подвигов, а философы не станут курить вам фимиам, поэты не станут вас воспевать, да и в Европе говорить о вас будут мало, а может быть выкажут и пренебрежение, но при этом вы будете жить в истинном достатке под покровом правосудия и свободы; с вами не станут искать ссоры, но, не подавая вида, вас станут бояться; и я уверяю вас, что русские не придут к вам как хозяева, а если к несчастью для них они к вам придут, они поторопятся поскорее уйти. Однако ж, не пытайтесь соединить эти два плана в один, они слишком противоречивы, и стремится идти к их осуществлению замысловатым путем, означает не достигнуть результата в осуществлении ни того, ни другого. Так выбирайте же! Если вы считаете предпочтительным первый план, прямо здесь перестаньте читать мое сочинение, ибо из того, что я думаю вам предложить, все относится исключительно ко второму из них. Бесспорно, в бумагах, которые мне передали, содержатся великолепные экономические взгляды. Их недостатком является то, что их автор более благожелательно смотрит на богатство, чем на процветание. Новые учреждения, предлагаемые мной, не удовлетворят того, кто захочет получить немедленный результат. К тому же, следует предвидеть отдаленные, но неизбежные последствия создания этих учреждений. К примеру, план продажи старостатов и способ использования дохода от нее, мне кажется продуманным, легко осуществимым при том строе, который установлен по всей Европе, где все осуществляется с помощью денег, но сам по себе этот строй хорош и целесообразен? Доподлинно ли, что деньги являются нервом войны? Богатые народы всегда терпели поражения, и их завоевывали народы бедные. Доподлинно ли, что деньги есть рычаг в руках доброго правления? Строй, основанный на денежном обращении возник недавно. Из этого не вышло ничего хорошего, ничего великого. Правительства древних не знали даже этого слова «финансы», но казалось невероятным то, что они сумели сделать с людьми. Деньги – всего лишь дополнение к людям, а дополнение не равноценно вещи. Поляки, по моему мнению, предоставьте пользоваться деньгами другим народам или же довольствуйтесь теми деньгами, что они неизбежно вам отдадут, ибо они в большей степени нуждаются в вашем зерне, чем вы в их золоте. Поверьте мне, лучше жить в достатке, чем в изобилии, лучше уж быть богатым, чем человеком со средствами. Обрабатывайте хорошенько ваши поля, не заботясь более ни о чем, и вскоре вы пожнете злата больше чем нужно, чтобы приобрести масло и вино, которых вам не хватает, поскольку за исключением разве что этого, Польша в достатке обладает или может обладать всем остальным. Для того, чтобы сохранить счастье и свободу, вам нужны головы, сердца, руки. Всё это составляет силу государства и процветание народа. Финансовый строй создает души продажные, и с того момента, как люди жаждут наживы, они всегда выигрывают более в том, что становятся плутами, чем достойными людьми. Когда используют деньги, они теряются из вида и не доходят до своего назначения, предназначаются для одного, а используются для другого. Те, кто имеет доступ к деньгам, вскоре начинают их умыкать, а те, кто призван наблюдать за ними становятся плутами, которые делятся украденным с первыми. Если бы существовали только общественные, зримые богатства, если бы потоки золота оставляли за собой явные следы, и их нельзя было скрыть, то не существовало бы более удобного способа покупать услуги, храбрость, верность, добродетели. Но, принимая во внимание скрытый характер обращения, с его помощью гораздо удобнее создавать грабителей и предателей и распродавать общественное благосостояние и свободу. Словом, деньги – в равной мере слабый и бесполезный рычаг правления из всех тех, которые я только знаю, чтобы направить действие политического механизма к известной цели, и, вместе с тем, наиболее надежный и более сильный рычаг, чтобы сбить его с пути. Людей можно заставить действовать только с помощью соображений выгоды, мне это известно, но денежная выгода худшая из всех – самая низменная, наиболее способствующая подкупу, и даже, я с полной уверенностью это повторяю, и всегда буду утверждать, является выгодой ничтожной и самой слабой в глазах того, кому знакомо человеческое сердце. Естественно, в запасниках сердца скрываются могучие страсти, но когда в сердцах не остается ничего, кроме страсти к деньгам, это означает, что исчерпаны, задушены все остальные из тех, что следовало бы разжигать и развивать. Богатым владеет вовсе не страсть в подлинном смысле этого слова, он жаждет денег, лишь предвидя выгоду, дабы удовлетворить те страсти, которые могли бы у него возникнуть. Попробуйте разжечь и удовлетворить эти страсти непосредственно, не прибегая к этому средству, и вскоре эта страсть к деньгам потеряет в его глазах свою цену. Государственные расходы неизбежны, я вполне с этим согласен. Сделайте так, чтобы они производились иначе, чем в деньгами. Еще и в наше время можно видеть в Швейцарии должностных лиц, магистратов и иных наемных служащих, которым платят из общественных запасов. Они получают десятину, вино, дрова, права на сервитуты и вознаграждения. Вся государственная служба осуществляется с помощью своего рода общественных работ, и государство ничего не оплачивает деньгами. Скажут, что деньги нужны для оплаты войск. Об этом поговорим через некоторое время. Этот способ оплаты натурой не без недостатков: имеют место потери, растраты, управление такого рода имуществом – самое затруднительное, ибо оно не нравится прежде всего тем, кому оно вверено: они находят при этом меньше всего возможностей наполнить свой карман. Всё это правда, но это зло очень незначительно в сравнении с массой бед, от которых оно спасает. Какой-нибудь человек хотел бы что-нибудь прибрать к рукам, но он не мог бы это сделать во всяком случае оставаясь незамеченным. В качестве возражения приведут пример байли кантона Берна 41. Но откуда происходят обиды, которые они причиняют? От денежных штрафов, которые они налагают. И эти произвольные штрафы – великое зло само по себе. А между тем, если бы их требование заплатить выражалось в продуктах питания, то оно было бы почти совсем необременительным. Деньги, которые они выжимают, легко скрыть, а вот провиантские склады таким же образом не скроешь. В одном только Бернском кантоне в обороте в десять раз больше денег, чем во всей остальной Швейцарии, а управление этими деньгами соответственно столь же несправедливо. Присмотритесь к злу с точки зрения морали и политики в любой стране, при любом роде правления, да по всей земле, и вы не найдете такого, где не были бы замешаны деньги. Мне скажут, что имущественное равенство, которое царит в Швейцарии, делает бережливость в управлении более легкой, тогда как столько могущественных домов и крупных сеньоров, которые живут в Польше требуют для их содержания огромных расходов и средств для того необходимых. Вовсе нет. Эти богатые сеньоры богаты благодаря наследственному землевладению, и их расходы станут значительно меньше, когда роскошь перестанет быть в почете у государства, а эти расходы, соответственно, будут в меньшей степени отличными от расходов мелких землевладельцев. Оплачивайте их службу с помощью влияния, почестей и высоких должностей. Неравенство состояний в Польше уравновешивается преимуществами, которые дает принадлежность к аристократии, делающая тех, кто занимает высокое положение более жадными до почестей, чем до выгоды. Республика, распределяя определенным образом лишь почетные награды, и уместно раздавая их, создаст в виде запаса сокровище, которое спасет ее от разорения и создаст героев из числа граждан. Это сокровище, состоящее из почестей – неисчерпаемый запас у народа, который обладает честью, и дай-то Бог, чтобы Польша могла надеяться когда-нибудь его исчерпать. О счастливейшая нация та, что не найдет у себя иных отличий, чтобы вознаградить добродетель! С тем недостатком, что денежные вознаграждения, недостойны добродетели, они соединяют еще и недостаток публичности, то, что они не говорят непрестанно, обращаясь к глазам и сердцам, и то, что они исчезают, едва их только пожаловали, и то, что они не оставляют никакого видимого следа, который возбуждает дух состязания, увековечивающее честь, которая от них неотделима. Я хотел бы, чтобы все разряды, назначения, почетные награды обладали внешними знаками, и чтобы никогда не было дозволено человеку, занимающему должность, появляться неузнаваемым, чтобы знаки, отличающие его ранг или достоинство, следовали за ним повсюду, дабы народ уважал его всегда, а он, в свою очередь, уважал себя. Чтобы он, таким образом, мог быть выше изобилия, и чтобы богача, который всего лишь богач, всегда затмевали граждане бедные, но титулованные, и чтобы этот богач не пользовался уважением и почтением на родине, и чтобы он был вынужден ей служить, чтобы блистать, быть неподкупным из честолюбия и вопреки своему богатству, стремился занять тот ранг, к достижению которого ведет только одобрение общества, и потерять который, можно всегда благодаря осуждению с его стороны. Вот каким образом можно извести силу, которую дает богатство, и вот каким образом можно создать людей неподкупных. Я весьма настаиваю на этом, будучи убежден, что ваши соседи, и в особенности русские, не пощадят средств, чтобы подкупить людей, занимающих высшие должности, и потому величайшая задача вашего правительства заключается в том, чтобы сделать их неподкупными. А если мне возразят, что я хочу сделать из польского народа народ капуцинов, то я на это отвечу, что это аргумент на французский лад, и шутить – не значит размышлять. Отвечу также, что не следует считать мои взгляды преувеличением за рамками моих намерений и доводов, моя цель не в том, чтобы уничтожить деньги, а в том, чтобы замедлить их обращение, и в том, чтобы доказать, в частности, насколько важно, чтобы хороший экономический строй не был лишь строем, основанным на финансах и монете. Ликург, дабы искоренить жадность в Спарте, не уничтожил деньги, но ввел железные. Что касается меня, я и не думаю запретить деньги и золото, но желал бы сделать их менее необходимыми и сделать так, чтобы те, у кого их нет, были бедными, но не оборванцами. В сущности, деньги – не есть богатство, а лишь признак богатства. Не эти признаки нужно умножать, но те вещи, которые они выражают. Я заметил, несмотря на все россказни путешественников, что англичане, купающиеся в золоте, в отдельных случаях нуждаются не менее чем другие народы. И, в конце концов, какое значение имеет для меня то, есть у меня сто гиней или десять, если эти сто гиней не сделают хлеб насущный более доступным? Денежное богатство лишь относительно в зависимости от отношений, которые могут меняться под влиянием тысячи причин, и можно оказаться сначала богатым, а потом бедным с той же самой суммой денег. Но такое невозможно в том случае, если имущество имеет натуральный характер, ибо, будучи непосредственно полезным для человека, оно имеет безусловную ценность, которая совсем не зависит от торговых сделок. Я вполне согласен, что английский народ богаче других народов, но из этого не следует, что горожанин в Лондоне живет в большем довольстве, чем горожанин Парижа. Сравнивая различные народы, можно сказать, что тот, у кого больше денег, имеет преимущество, но это не касается судеб отдельных лиц, не на этом покоится процветание нации. Способствуйте развитию сельского хозяйства, полезных ремесел, но не путем обогащения крестьян, ибо это лишь побудило бы их покинуть свое сословие, но, делая его почетным и приятным занятием. Заведите мануфактуры, производящие продукты первой необходимости, увеличивайте количество зерна и людей, не заботясь ни о чем другом. Прибыль от произведенного продукта с ваших земель, которого, из-за множества монопольных прав не будет хватать в остальной Европе, необходимым образом доставит вам больше денег, чем вам потребуется. Во всем, что не касается этого необходимого и надежного продукта, вы будете бедны до тех пор, пока будете стремится к денежной прибыли, но как только вы сумеете обходиться без нее, вы станете богаты. Вот дух, который, как я хотел бы, должен воцариться в вашем экономическом строе. Следует меньше обращать внимание на иностранцев, не заботясь о торговле, но увеличивая у вас, насколько возможно, натуральные запасы и число потребителей. Естественный и неизбежный результат правления свободного и справедливого – это рост народонаселения. И чем более вы будете совершенствовать ваше правление, тем больше вы будете увеличивать народонаселение, даже не задумываясь об этом. Итак, у вас не будет ни нищих, ни миллионеров, роскошь и нищета незаметно исчезнут сами собой, и граждане, исцеленные от вкусов легкомысленных, которые прививает изобилие, и от пороков, сопровождающих нищету, приложат все старания и увидят в том славу, когда будут служить своей родине и найдут счастье в исполнении своего долга 42. Я хотел бы, чтобы налогом преимущественно облагали руки людей, а не их кошелек, чтобы дороги, мосты, общественные здания, служба государю и государству осуществлялись в виде общественных работ, но не за денежное вознаграждение. Этот вид налогообложения, в сущности, требует наименьшего количества расходов и уж тем более это – тот вид налогообложения, который меньше всего дает возможностей для злоупотреблений: ибо деньги исчезают, покидая руки тех, кто платит, но всякий видит, для чего используются люди, и не удастся взвалить на них ношу просто так. Я сознаю, что этот способ неосуществим там, где царят роскошь, торговля, ремесла, но ничто не может быть более легким, чем его осуществление у народа простого, с добрыми нравами, и ничто не может быть более полезным для сохранения этих нравов таковыми. Это еще один довод, чтобы предпочесть данный вид налогообложения. Теперь я опять обращаюсь к вопросу о старостатах, и я опять же согласен, что план их продажи ради пополнения государственной казны очень хорош и продуман в отношении экономическом, но в отношении политики и морали он мне столь мало по вкусу, что я хотел бы, если старостаты уже проданы, чтобы их снова выкупили и создали таким образом запас для оплаты работы и вознаграждения тех, кто оказал услуги родине, и кто оказал ей услуги. Одним словом, я хотел бы, если возможно, чтобы вообще не было государственной казны, и чтобы государственный сбор налогов не взимался с помощью денежных платежей. Я понимаю, что, в строгом смысле, это невозможно, но дух правления всегда должен стремиться сделать это возможным, и ничто так не противоречит этому духу, как продажа, о которой идет речь. Правда, республика от этого стала бы богаче, но рычаги правления соответстветствующим образом были бы ослаблены. Признаюсь, что управление общественным имуществом стало бы от этого более затруднительным и, в частности, стало бы менее угодным для управляющих, то есть, когда всё это имущество стало бы натуральным, а не денежным: но нужно сделать так, чтобы управление и надзор за ним стали бы испытанием здравого смысла, бдительности, неподкупности, выдержав которое лица достигли бы самых высоких должностей. Это было бы ничем иным, как подражанием муниципальному управлению, установленному в Лионе 43, где начинать нужно с должности управителя ратуши, дабы получить доступ к городским должностям, и потому, как исполнялась должность тем или иным лицом в ратуше, судят о том, достойно ли оно занимать другие должности. Не было никого неподкупнее квесторов в римских армиях, потому что квестура была первым шагом на пути к курульным должностям. На тех должностях, которые могут послужить соблазном для жадности, нужно сделать так, чтобы честолюбие ее подавляло. Величайшее благо, которое из этого последует – не поощрение плутовства, но почтение к бескорыстию, уважение к бедности тогда, когда она является плодом честности. Доходы республики несравнимы с расходами, я в этом не сомневаюсь, а граждане не хотят ничего платить. Но люди, желающие быть свободными, не должны быть рабами своего кошелька, да и где найти государство, где свобода не стоила бы дорого, и даже весьма дорого? Мне станут приводить в пример Швейцарию, но как я уже говорил, в Швейцарии граждане сами исполняют обязанности, которые в других местах гражданам больше нравится оплачивать тем, кто их вместо них исполняет. Швейцарцы – солдаты, офицеры, выборные должностные лица, рабочие: они все и во всем служат государству, и всегда готовы оплатить личным трудом, и они не нуждаются в том, чтобы еще и платить из своего кошелька. Если поляки пожелают поступать так же, они не в большей мере будут нуждаться в деньгах, чем швейцарцы: но если столь большое государство не станет вести себя в соответствии с правилами, пригодными для малых республик, то не нужно, чтобы оно видело в этом всем пользу; ему не следует желать результата, пренебрегая средствами его достижения. Если бы Польша стала, как я того желаю, содружеством тридцати трех малых государств, она соединила бы силу крупных монархий со свободой маленьких республик. Но для этого нужно, чтобы Польша отказалась от показного величия, а я боюсь, что в этом пункте она окажется несговорчивой. Из всех способов введения налога самый удобный и наименее требующий расходов – бесспорно поголовное налогообложение, но вместе с тем, этот налог наиболее принудительный, произвольный, и именно поэтому Монтескье полагал, что он является рабским, хотя это был единственный способ обложения, которым пользовались римляне, и он продолжает существовать и в настоящее время во многих республиках, но под другим названием. По правде сказать, в Женеве, где его называют «оплатой стражей», только граждане и горожане платят этот налог, тогда как жители и уроженцы Женевы платят другие налоги и это прямо противоречит мысли Монтескье 44. Но, поскольку несправедливо и неразумно облагать налогом людей, которые ничего не имеют, вещный налог всегда предпочтительнее личных налогов. Только необходимо избегать таких налогов, сбор которых затруднителен и дорогостоящ, а также в особенности тех, от которых уклоняются, прибегая к контрабанде, которая порождает недоимки и наполняет страну мошенниками и разбойниками, развращая верных граждан. Необходимо, чтобы налогообложение было настолько соразмерным, чтобы затруднения, возникшие в случае мошенничества, оказывались бы значительнее полученной прибыли. Таким образом, не надо никаких налогов на то, что легче всего скрыть: например, на кружева, драгоценности. Лучше уж запретить их носить, чем запрещать их ввоз. Во Франции словно по прихоти вводят в соблазн заниматься контрабандой, и это внушает мне мысль, что откуп находит чем поживиться от контрабанды. Это – омерзительный строй, противоречащий здравому смыслу. Опыт учит, что сбор на гербовую бумагу – это налог, особенно разорительный для бедных, стеснительный для торговли, умножающий в огромной степени самоуправство, заставляющий народ поднимать крик возмущения повсюду, где он установлен, и я бы не советовал думать о его введении. А вот налог на поголовье скота, мне кажется наилучшим, лишь бы при этом удалось избежать мошенничества, ибо всякая возможность заниматься мошенничеством во все времена являлась источником бедствий. Он может быть разорительным для налогоплательщиков в случае, если его нужно платить деньгами, а собранное подобным способом с налогоплательщиков в значительной мере тратится не по назначению. На мой взгляд, наилучший налог, наиболее естественный и не являющийся предметом мошенничества – это соразмерное обложение земель, причем всех без исключения, как это предлагали сделать маршал Вобан и аббат де Сен-Пьер 45. Ибо, в конце концов, именно тот, кто производит и должен платить. Со всего имущества: королевского, светского, церковного, непривилегированного должно в одинаковой мере взимать этот налог, то есть сообразно размерам этого имущества, его доходности, кто бы ни был его собственником. Казалось бы, подобное налогообложение предполагает предварительный шаг, который потребовал бы много времени и средств, а именно составление общего кадастра. Но этих расходов можно легко избежать, и даже с выгодой, если установить налоги не непосредственно на землю, а на ее продукты, что было бы еще более справедливо; это значит, он устанавливался бы в размерах, которые сочли бы подходящими, в виде десятины, взымаемой натурой с урожая, подобно церковной десятине. И для того, чтобы избежать мелких затруднений, хранения на складах, следует сдавать эту десятину в аренду на торгах, как это делают сельские кюре. Таким образом, что частные лица будут платить десятину только со сбора урожая, и будут платить ее из своего кошелька только в случае, если они сами предпочтут такой платеж и в размерах, установленных правительством. Эти откупы, собранные вместе, могут быть предметом торговли, когда продукты питания, полученные от них, станут вывозиться за рубеж через Данциг или Ригу. А еще можно было бы избежать расходов на сбор налогов, на их обслуживание, устранить всю эту тьму приказчиков, служащих столь отвратительных для народа, столь неудобных для общества, и, что особенно важно, республика получала бы деньги, а граждане при этом не были бы обязаны их отдавать: ибо я не устану повторять, что то, что делает талью и все иные налоги разорительными для крестьянина, так это то, что они собираются деньгами, и крестьянин сначала обязан продать продукт и только потом может заплатить эти налоги 46. ГЛАВА XII. ВОЕННЫЙ СТРОЙ 47 Из всех расходов республики наиболее значительными являются расходы на содержание коронной армии. Нет сомнений, что служба, которую несет эта армия, не соответствует тому, во что обходится ее содержание. А между тем (об этом мы вскоре поговорим) войска нужны для охраны государства. Я бы с этим согласился, если бы войска действительно его охраняли: но я нигде не видел, чтобы армия когда-либо спасала государство от нашествия, и я очень опасаюсь, что она не защитит его от нашествий и в дальнейшем. Польша окружена воинственными державами, которые постоянно держат под ружьем многочисленные, прекрасно обученные войска, которым она, даже ценой больших усилий, не сможет противопоставить им ничего подобного, не растратив за короткое время силы, в особенности находясь в том плачевном состоянии, в котором разбойники, опустошающие ее, оставляют страну. Впрочем, ей и не дадут этого сделать. Если средствами самого строгого управления она захотела бы завести армию на достойном уровне, ее соседи, в любой момент готовые в этом ее опередить, весьма быстро раздавят Польшу, прежде чем она осуществит подобный замысел. Да, если она хочет лишь подражать соседям, она так и не сможет оказать им сопротивление. Польская нация отлична по своему характеру, образу правления, нраву, языку не только от тех, кто находится по соседству, но и от всей остальной Европы. Я хотел бы, чтобы она отличалась от всех и по своему военному строю, по своей тактике, выучке, чтобы она всегда была сама собой и никем другим. И только в этом случае она достигнет того, чего желает, почерпнув в себе самой необходимые средства. Самый нерушимый закон природы – это закон сильнейшего. Не существует ни законодательства, ни государственного устройства, которые не подпадали бы под действие этого закона. Поищите способы оградить вас от завоеваний соседа более сильного, чем вы, и вы обнаружите, что этот поиск – погоня за несбыточной мечтой. Кроме того, подобной мечтой является желание завоевывать и иметь силы для нападения; все это несовместимо с устройством вашего правления. Если кто-то желает быть свободным, он не должен стремиться к завоеваниям. Римляне были завоевателями по необходимости, так сказать, вопреки своему желанию. Война была лекарством, необходимым для исцеления недостатков их строя. Постоянно подвергаясь нападениям, они всегда выходили победителями в стычках, и это был единственный народ среди варваров, обладавший выучкой; и они стали хозяевами мира, постоянно защищая себя. Ваше нынешнее положение столь отлично от их, что вы даже не сможете защитить себя от захватчиков. У вас никогда не будет силы нападать и еще долго у вас не будет сил защитить себя. А лучше сказать – вы уже обладаете силой самосохранения, которая, хотя вы и порабощены, спасет вас от уничтожения, она сохранит ваш образ правления и вашу свободу в том единственном и подлинном святилище, каковым является сердце поляков. Постоянная армия – настоящая чума и причина обезлюдения Европы; она хороша для достижения двух целей: либо для нападения на соседей и завоеваний, либо для того, чтобы наложить оковы на граждан и сделать их рабами. Обе эти цели вам чужды: так откажитесь от способа их достижения. Не должно государству оставаться без защитников, мне это известно, но его истинные защитники – его граждане. Всякий гражданин должен быть солдатом из чувства долга, и никто не должен им быть по ремеслу. Таковой была военная организация римлян, таковой она является сегодня у швейцарцев и таковой она должна быть в любом свободном государстве и, в особенности, в Польше. Поскольку вы не в состоянии содержать за деньги армию, достаточную для обороны, необходимо, чтобы Польша в случае нужды нашла эту армию среди своих жителей. Хорошее ополчение, по-настоящему хорошо обученное, только и способно выполнить эту задачу. Это ополчение недорого обойдется республике, всегда будет готово ей служить и будет служить хорошо, ибо, в конце концов, лучше всего защищают собственное имущество, а не чужое. Господин граф Виельгорский предлагает собирать отряды по воеводствам и держать их в постоянной боеготовности, а это предполагает, что коронную армию или по крайней мере пехоту распустят: я полагаю, что содержание 33 отрядов – слишком тяжелая ноша для республики, если, сверх того, она должна будет оплачивать содержание коронной армии. Это нововведение было бы полезно, и мне представляется легко осуществимым, но оно может оказаться слишком дорогостоящим, и при этом трудно будет избежать этом злоупотреблений. Я ни за что не соглашусь с мнением о необходимости рассеять солдат по городам и деревням для поддержания порядка; это дурно повлияло бы на них. Особенно на тех, кто является солдатом по ремеслу: не стоит предоставлять таких солдат самим себе, и еще в меньшей степени следует возлагать на них обязанность надзирать за согражданами. Они должны всегда маршировать и квартироваться в качестве единого целого, постоянно находясь в подчинении и под надзором, они должны быть не чем иным, как слепым орудием в руках офицеров. Стоит только возложить на них хоть немного надзор за согражданами, из этого последуют бесчисленные насилия, обиды и злоупотребления. Солдаты и жители станут врагами; это несчастье, повсюду сопутствует постоянной армии. Их отряды, существующие на постоянной основе, усвоят подобный дух, и этот дух никогда не будет благоприятствовать свободе. Римская республика была уничтожена своими собственными легионерами, когда, оставив завоевания, она оказалась вынужденной иметь войска в постоянной боеготовности. Еще раз скажу, что поляки вовсе не должны оглядываться по сторонам, чтобы следовать примеру того, что происходит вокруг, даже примеру хорошему. То что есть благо для государственного устройства, совершенно отличного от их, стало бы злом для их собственного. Они должны стремиться сделать то, что является подходящим для них, а не то, что делают другие. Итак, почему же вместо постоянной армии, требующей во сто крат больших расходов, чем полезной у любого народа, который не обладает воинственным духом, не завести в Польше настоящее ополчение в том же виде, в каком его завели в Швейцарии, где каждый житель является солдатом, но только тогда, когда это необходимо? Рабство, установленное в Польше, не позволяет, я признаю, в одночасье вооружить крестьян: ведь оружие в руках рабов всегда будет более опасно, чем полезно для государства. Однако в ожидании того, когда счастливый час освобождения наступит, нужно иметь в виду, что в Польше очень много городов, и их жители, организованные в отряды, смогли бы при необходимости составить многочисленные войска, которые в то время, когда в этом нет необходимости, не нужно было бы содержать, и все это ничего не стоило бы государству. Большая часть их жителей, не имея земель в собственности, оплачивали бы свои повинности службой, которая могла бы быть легко вменена им таким образом, чтобы не стать для них разорительной, и при этом они прошли бы достаточную подготовку. В Швейцарии каждое частное лицо, вступившее в брак, обязано снабдить себя амуницией, являющейся праздничным нарядом, а также карабином и полным снаряжением пехотинца. А кроме того, такое лицо подлежит записи в вооруженную команду своего квартала. Летом, по воскресеньям и в праздничные дни, ополчение проходит подготовку в порядке, соответствующем реестрам ополчения: поначалу в звеньях, затем в командах, и, наконец, в отрядах. И в конечном итоге наступает и их очередь собираться в деревнях, организовывать небольшие военные лагеря, в которых они проходят подготовку и проводят учения, необходимые для пехоты. Пока они остаются дома, почти не отвлекаясь от повседневных забот, им ничего не платят, но, отправляясь строем в деревню, они получают хлебный паек и полное содержание от государства, и никому не позволяется отправить вместо себя другого человека, потому как каждый должен пройти такую подготовку сам, итак все жители проходят воинскую подготовку. В таком государстве, как Польша, в ее обширных провинций можно отыскать людей, которые легко заменят коронную армию достаточным количеством ополченцев, которые постоянно находятся в боевой готовности, но ополчение, меняющее свой состав, по крайней мере ежегодно и мобилизованное небольшими отрядами от всех организмов государства, было бы не слишком разорительным для частных лиц, очередь которых служить подошла бы по крайней мере один раз за 12 или 15 лет. Таким образом, вся нация прошла бы воинскую подготовку, и создали бы прекрасную многочисленную армию при необходимости готовую к бою, которая стоила бы недорого, в особенности в мирное время. Меньше, чем коронная армия теперь. Но чтобы добиться успеха в этом предприятии, следует начать с того, чтобы изменить в этом вопросе общественное мнение о сословном состоянии, которое действительно полностью изменится, и сделать так, чтобы в Польше на солдата смотрели не как на разбойника, который ради куска хлеба продает себя за 5 монет в день, но как на гражданина, который служит родине и считает это своим долгом. Необходимо, чтобы это сословие солдат снова пользовалось такими же почестями, как и прежде, как это еще имеет место в Швейцарии, в Женеве, где лучшие горожане в равной мере гордятся тем, что служат в армии, как и тем, что служат в городской ратуше, и являясь членами суверенного совета. При этом весьма важно, чтобы выбор офицеров осуществлялся без учета положения в обществе, имущественного положения или влияния, но единственно с учетом опыта и таланта. Нет ничего легче, чем оказать почет умению хорошо владеть оружием: при этом каждый будет делать воинские упражнения ревностно, неся службу родине на глазах у своей семьи и близких. Рвение не может загореться в душах случайно взятого на службу сброда, который во время военных упражнений не ощущает ничего, кроме неприязни. Я застал время, когда в Женеве горожане владели оружием гораздо лучше, чем лица, служащие в регулярных войсках, но магистраты, полагая, что это посеяло бы в горожанах дух воинственности, который не соответствовал их видам, взяли на себя труд уничтожить этот дух состязания, и очень хорошо в этом преуспели. Для осуществления этого плана можно было бы предоставить королю военную власть, естественным образом связанную с его положением, ничего при этом не опасаясь, ибо трудно представить себе, чтобы нацию можно было бы использовать для угнетения самой себя, в особенности если те, кто ее составляет, будут обладать каждый своей долей свободы. И только при наличии постоянной армии, состоящей на довольствии, исполнительная власть может поработить государство. Великие армии римлян не имели этих недостатков, ибо они меняли свой состав при каждом консуле, и вплоть до Мария никому и в голову не приходило использовать войска в качестве средства порабощения республики. И только тогда, когда римляне воевали в отдаленных странах, они вынуждены были держать в боеготовности постоянные армии, набирать их из бродяг, вручать командование ими проконсулам, и вот тогда-то эти проконсулы стали чувствовать себя независимо и пожелали этим воспользоваться для установления своей власти. Армии Суллы, Помпея, Цезаря превратились в настоящую постоянную армию, в которой дух военного правления заменил республиканский дух, и это до такой степени правда, что солдаты Цезаря считали себя весьма оскорбленными, когда он, будучи ими недоволен, называл их «гражданами» и «квиритами» 48. В плане, который я придумал и который вскоре полностью обрисую, вся Польша встанет под ружье в равной мере ради защиты своей свободы против покушений как со стороны ее государя, так и против своих соседей, и я смею думать, что план, однажды приведенный в исполнение, позволит уничтожить должность великого гетмана и соединить ее полномочия с королевскими, причем, в результате не будет ни малейшей опасности для свободы, разве что нация даст себя увлечь планами завоеваний, но в этом случае я уже ни за что не отвечаю. Почему всаднический разряд, который воистину является хранителем республики, не организовать по образцу, который я предлагаю для пехоты? Заведите во всех воеводствах отряды кавалерии, в которые была бы записана вся знать, и в этих отрядах были бы офицеры, штаб, знамена, казармы, созданные на случай военной тревоги, было бы назначено время, когда они собирались бы ежегодно, дабы эта доблестная знать совершала военные упражнения по эскадронам, осуществляла разного рода марши, маневры, училась порядку и точности на учениях, а также военной дисциплине. Я не хотел бы, чтобы она рабски подражала тактике, принятой другими нациями, я хотел бы, чтобы она обладала свойственной только ей тактикой, которая бы развивала и совершенствовала ее природные и национальные свойства, чтобы она в особенности упражнялась в быстроте и легкости построений, умении разделяться на отряды, рассеиваться и сосредотачиваться без труда и не теряя строя, чтобы она тренировалась в том, что называют «малой войной», во всех упражнениях, свойственных легкой коннице, в искусстве захватывать страну подобно буре, достигать ее пределов и при этом быть неуловимой, всегда действовать слаженно, хотя и обособленно, упражняться в искусстве захватывать пути сообщения противника, перехватывать его обозы, атаковать его арьергарды, брать в плен отряды противника, выдвинутые вперед, захватывать врасплох его отряды, досаждать крупным соединениям, двигающимся и располагающимся лагерем; пусть она усвоит себе способ древних спартанцев в той же мере, в какой и их доблесть, и пусть выучится, подобно древним, побеждать и уничтожать самые сильные армии, никогда не ввязываясь в сражения, но и не давая им времени на передышку. Одним словом, пусть у вас будет пехота, потому что она должна быть, но рассчитывайте только на вашу кавалерию, не упустите ничего, чтобы придумать такой военный строй, который вручит исход войны в ваши в руки. Плохой совет для народа свободного заводить укрепления. Они совершенно не совместимы с духом поляков, и рано или поздно они повсюду становятся гнездами, в которых сидят тираны. Укрепления, которые вы думаете возвести против русских, неизбежно станут укреплениями, созданными им на пользу, и путами, от которых вы не избавитесь никогда. Пренебрегайте даже выгодой от застав и не тратьте попусту деньги, заводя артиллерию: всего этого вам не нужно. Внезапное вторжение, конечно, несчастье, но еще большее несчастье – оковы, которые вы никогда не сможете сбросить. Вам не удастся сделать все таким образом, чтобы вашим соседям было трудно войти на вашу территорию, но вы можете сделать так, чтобы им было трудно безнаказанно уйти с этой территории. А вот об этом-то вы и должны весьма и весьма позаботиться. Антоний и Красс легко вступили на территорию парфян, но к великому несчастью для себя. Столь обширная страна как ваша доставит ее жителям убежища и возможности скрыться от захватчика. Никакое человеческое искусство не сможет помешать внезапному нападению сильного против слабого, но слабый может оставить за собой рычаги противодействия, и когда опыт научит врагов тому, что уйти с вашей территории весьма затруднительно, они станут меньше торопиться вступать на нее. Пусть ваша страна остается столь же открытой, как и Спарта, но постройте, следуя ее примеру, добрые цитадели в сердцах граждан, и вслед за Фемистоклом, который посадил Афины на корабли, при необходимости увозите ваши города на лошадях. Дух подражания создает мало хорошего и никогда не создаст ничего великого. Каждая страна имеет свои преимущества, которые есть только у нее, а установления государства должны их увеличивать и развивать. Берегите, взращивайте преимущества Польши, и найдется мало стран, которым она станет завидовать. Единственная вещь, которая сделает невозможным порабощение Польши, – это любовь к родине и свободе, оживляемая добродетелями, которые от нее неотделимы. Вы в скором времени покажете тому пример, который останется в памяти людей навсегда. До тех пор, пока эта любовь будет гореть в сердцах, она не предохранит вас, возможно, от временного порабощения, но рано или поздно она произведет взрыв, поможет сбросить ярмо и сделает вас свободными. Без отдыха, не покладая рук, стремитесь возвысить патриотизм до самой высокой степени в сердцах всех поляков. Ранее я указал на некоторые средства, могущие произвести такой результат; мне остается изложить здесь то средство, которое я считаю наиболее сильным и наиболее могущественным, приводящим к неизбежному успеху в случае, если оно будет использовано: а именно, сделать таким образом, чтобы все граждане беспрестанно чувствовали себя на глазах всего общества, чтобы никто не продвинулся вперед и не достиг успеха иначе, как с одобрения всего общества, чтобы никакая должность, никакая служба не отправлялись иначе, как следуя заветам нации, и в конечном итоге всякий, от последнего дворянчика и даже от последнего нищего до короля, насколько это возможно до такой степени зависел от уважения общества, что невозможно было бы что-либо предпринять, приобрести, достичь без этого уважения. Из возбуждения, вызванного этим общим состязанием, родится то патриотическое опьянение, которое только и в состоянии сделать так, чтобы люди превзошли самих себя. А без этого свобода – пустое слово, а законодательство – пустая затея. Легко установить такую организацию во всадническом разряде, если позаботиться о том, чтобы повсюду соблюдалось последовательное продвижение по службе и никто не достиг бы почестей и почетных званий государства, не пройдя через более низкие ступени, которые послужили бы испытанием и пропуском для того, чтобы достичь более высокого положения. Поскольку равенство в среде знати – основополагающий закон Польши, поприще на службе обществу должно начинаться с нижестоящих должностей – таков должен быть дух государственного устройства Польши. Эти должности должны быть открыты для всякого гражданина, усердие которого побуждает его вступить на это поприще и который считает себя в состоянии успешно их отправлять: но эти должности должны быть первым шагом, необходимым для всякого, кто, будь он знатным или не знатным, захочет преуспеть на этом поприще. Всякий волен выбирать – быть или не быть соискателем. Но как только кто-нибудь выбрал этот путь, необходимо, чтобы он продвигался вперед на этом поприще, если только он добровольно от него не откажется или не будет остановлен неодобрением со стороны общества. Необходимо, чтобы во всех своих поступках он чувствовал на себе взгляд своих сограждан, их оценку и знал, что за всеми его шагами и действиями наблюдают, и всё плохое и хорошее, совершенное им, будет честно учитываться, и этот учет будет вестись до конца жизни. ГЛАВА XIII. ПЛАН ПОДЧИНЕНИЯ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОМУ ПРОДВИЖЕНИЮ ПО СЛУЖБЕ ВСЕХ ЧЛЕНОВ ПРАВЛЕНИЯ 49 Чтобы обеспечить последовательное продвижение по службе лиц, вот план, который я постарался приспособить, насколько это возможно, к существующему образу правления, перестроенный только в той части, которая касается назначения сенаторов способом и исходя из соображений, прежде мною изложенных. Все граждане республики, имеющие право голоса: под ними я понимаю тех, кто будет принимать участие в управлении, будут разделены на три класса и, в зависимости от принадлежности к классу будут носить личные знаки отличия. Всаднический разряд, которые прежде являлся испытанием в добродетели, отныне станет лишь знаком благоволения со стороны короля. Ленты, драгоценности, которые их отличают, напоминают безделушки и женские украшения, а этого следует избегать в нашем устройстве государства. Я хотел бы, чтобы знаки отличия всех трех разрядов, которые я предлагаю ввести, представляли собой пластины из разных металлов, а стоимость материала, из которого они изготовлены, при этом была бы обратная степени достоинства тех, кто их носит. Первому шагу в общественной деятельности должно предшествовать испытание для юношества, то есть испытание в должностях адвокатов, заседателей и даже судей в нижестоящих присутствиях, а также управляющих некоторыми ведомствами общественных финансов; и вообще, все нижестоящие должности, которые дают возможность тем, кто их отправляет, проявить свои достоинства, способности, прямоту и, в особенности, честность. Этот испытательный срок должен длиться по крайней мере три года, после чего, получив удостоверение от вышестоящих лиц, засвидетельствованное одобрением общества, они смогут выдвигать себя в качестве соискателей на сеймиках в своих провинциях, где, после строгой проверки их поведения, почтят тех, кого сочтут достойными золотой пластинкой, на которой будет выбито их имя, название провинции, дата принятия их в число испытуемых, а под этой надписью более крупными буквами будет выбито: spes patriae 50. Те, кто получит эту пластину, будут носить ее на правой руке или на груди у сердца, они получат звание «слуги государства» и во всаднический разряд попадут лишь слуги государства; только его представителей можно допустить к выборам на должность нунциев сейма и к выборам в заседатели высшего суда, а также на должности распорядителей счетной палаты, и ни на кого больше не возложат отправление государственных должностей, составляющих суверенную власть. Чтобы достичь второй степени, необходимо быть трижды избранным нунцием в сейме, и всякий раз получить на соответствующих сеймиках одобрение со стороны их избирателей, и никто не сможет быть избран нунцием второй или третий раз, если не получил свидетельства, содержащего одобрение за предшествующую нунциатуру. Служба в высшем суде или в радоме в качестве распорядителя или депутата будет соответствовать нунциатуре, и достаточно будет трижды заседать в этих собраниях (здесь нет разницы) – но обязательно при наличии одобрения, – чтобы получить право на вторую степень. Таким образом, при наличии трех свидетельств, представленных в сейм, слуга государства, который их получит, будет почтен второй пластинкой и званием, которое на ней выбито. Эта пластинка будет серебряной, той же формы и величины, что и предыдущая, и будет содержать те же надписи, за исключением того, что вместо слов spes patriae, будет выбита надпись civis electus 51. Тех, кто будет носить эти пластинки, станут называть «избранные граждане» или просто «избранные», и они не смогут больше стать нунциями, заседателями высшего суда, распорядителями в счетной палате, но станут, прежде всего, соискателями должности сенаторов. Никто не сможет попасть в сенат, не достигнув этой второй степени, не нося отличительного знака, и все депутаты-сенаторы в соответствии с моим планом будут продолжать носить этот отличительный знак до того момента, когда они достигнут третьей степени. Именно среди тех, кто достиг второй степени, я хотел бы, чтобы избирались принципалы колледжей и те, кто осуществляет надзор за воспитанием детей. Им может быть вменено в обязанность в течение некоторого времени исполнять это поручение, прежде чем их допустят в сенат, и они должны будут представить сейму одобрение коллегии управителей образованием. При этом не надо забывать, что это одобрение, как и остальные, должно всегда быть скреплено одобрением общества, которое можно запросить множеством способов. Выборы депутатов-сенаторов будут осуществляться палатой нунциев на обычном сейме таким образом, что они будут занимать свое место не более двух лет, но они смогут продолжать занимать это место или быть избранными вновь еще два раза, при условии что, покидая свое место, они предварительно получат такой же свидетельство об одобрении, напоминающий на тот, что необходимо получить от сеймиков для избрания нунцием второй и третий раз. Ибо без подобного свидетельства, выданного после каждого отправления должности, нельзя получить никакого повышения по службе, и, дабы не оказаться отстраненным от участия в управлении, останется только одно средство этого избежать, а именно: снова вступить на поприще службы, начиная с низших ступеней. Это следует разрешить для того, чтобы не отнять у ревностного гражданина, какой бы промах он ни совершил, всякую надежду его исправить и добиться повышения. Во всем остальном не следует возлагать на какое-либо особое собрание составление или отказ в составлении свидетельств или одобрений. Необходимо, чтобы эти мнения выражались всей палатой, а этого нельзя будет осуществить без затруднений, потери времени, если не воспользоваться для выражения мнений о деятельности депутатов-сенаторов, оставляющих свои места, тем же способом заполнения карточек, который я предложил для их избрания. Возможно, скажут, что все эти свидетельства об одобрении, выданные сначала особыми организмами, затем сеймиками и наконец сеймом, будут получены не столько сообразно с заслугами, справедливостью или искренностью, сколько выторгованы влиянием или хитростью; на это я могу сказать лишь следующее: я думаю, что обращаясь к народу, который, хоть и не лишен пороков, обладает еще и душевной опорой и добродетелями, а если это предположить, то мой план хорош; но если Польша уже дошла до той точки, что всё в ней в корне продажно и приобретено подкупом, бесполезно пытаться преобразовывать законы и пытаться сохранить свободу. Необходимо, чтобы она от всего этого отказалась и склонила голову под ярмо. Но вернемся к нашему плану. Любой сенатор-депутат, который, получив одобрение, трижды займет это место, по праву перейдет в следующую степень, самую высокую в государстве, знак отличия будет возложен на него королем по представлению сейма. Этот знак отличия будет стальной пластиной, похожей на предыдущие, и на ней будет выбита надпись: custos legium. 52 Те, кто ее получит, будут носить ее всю оставшуюся жизнь, какой бы высокой должности они не достигли, и даже пребывая на троне, если им случится на него взойти. Воеводы и великие кастелланы не смогут быть избраны иначе, как из числа хранителей законов, тем же способом, как и те, кто был избраны из числа граждан, то есть на выборах в сейме, и поскольку воеводы занимают самые высокие должности в республике и занимают их пожизненно, для того чтобы дух состязания не угас на этих должностях, за которыми следует только трон, доступ к нему им будет открыт, но таким образом, что они смогут его получить только с одобрения общества и благодаря собственной добродетели. Прежде чем перейти к следующему вопросу, замечу, что поприще, на которое я предлагаю вступить гражданам с тем, чтобы последовательно дойти до должности главы республики, кажется в достаточной мере соответствует продолжительности человеческой жизни, дабы держащие бразды правления, пережив горячность юности, еще обладая крепким здоровьем, после пятнадцати или двадцати лет последовательных испытаний на глазах у общества, имели в запасе достаточное количество лет с тем, чтобы родина могла бы воспользоваться их талантами, опытом, добродетелями, а они сами пользовались на высших должностях государства уважением и почестями, которых они заслужат. Если предположить, что человек начинает заниматься делами управления в двадцать лет, весьма возможно, что в тридцать пять он будет уже воеводой, но поскольку весьма сложно и даже неуместно, чтобы это продвижение по службе осуществлялось столь быстро, люди займут это место лишь в редких случаях до сорока лет, и этот возраст, по моему мнению, в наибольшей степени соответствует тому, в котором сочетаются качества, требуемые от государственного деятеля. Добавим здесь, что это продвижение приспособлено (насколько это возможно) к потребностям управления. В вероятностном исчислении, я могу предположить, что каждые два года будет избрано по крайней мере пятьдесят новых «избранных граждан» и двадцать «стражей законов». Цифры более чем достаточные для того, чтобы пополнить обе части сената, к занятию должностей в которых ведут обе эти степени. Ибо легко заметить, что хотя первый ранг сенаторов наиболее многочислен, будучи пожизненным, в нем всегда будет меньше свободных мест, чем во втором, который, согласно моему плану, должен обновляться во время каждого обычного сейма. Мы уже видели, а вскоре увидим еще раз, что я не оставляю праздными тех избранных лиц, что окажутся лишними ожидая доступа в сенат в качестве депутатов. Дабы тем более не оставлять в праздности «стражей законов», ожидающих доступа в сенат в качестве воевод и кастелланов, именно из их числа я бы образовал коллегию управителей образования, о которой я недавно говорил. Можно поставить председателем этой коллегии примаса Польши или другого священника, сверх того, записав в законе, что никакой другой священник, будь он даже епископом и сенатором, не может быть туда допущен 53. Вот каким мне представляется вполне последовательное продвижение по службе рамках существенной и промежуточной части целого, а именно в том, что касается знати и магистратов. Но нам еще нужно сказать о двух противоположных частях правления, а именно, о народе и короле. Начнем с народа, который до сего времени почти не принимался в расчет, и который теперь надлежит считать чем-то важным, если мы хотим придать силу и известную крепость польскому государству. Нет более щекотливого вопроса, чем тот, о котором пойдет речь, ибо, в конце концов, хотя каждый чувствует, каким великим несчастьем для республики является то, что нация оказалась бы в этом случае до некоторой степени ограничена всадническим разрядом, а все остальные разряды, то есть крестьяне и горожане считаются никчемными, как в правительстве, так и в законодательной деятельности, хотя ведь именно таким и был старинный государственный строй Польши. В настоящее время было бы неосторожно, да и невозможно изменить государственный строй целиком и сразу, но это возможно сделать, если постепенно произвести подобные изменения и сделать без заметного переворота так, чтобы наиболее многочисленная часть нации прониклась привязанностью к родине, да и к правительству. Достичь этой цели возможно двумя способами: первый состоит в точном осуществлении правосудия с тем, чтобы крепостной крестьянин или простолюдин не имели бы оснований опасаться несправедливости и обид со стороны знатного, тем самым исцеляясь от глубокой неприязни, которую они естественным образом питают к нему. Это потребует значительного преобразования в судах и особую заботу об образовании адвокатского сословия. Второе средство, без которого первое не имеет никакого значения, заключается в том, чтобы открыть крепостным крестьянам двери к получению свободы, а горожанам к знатности. И даже если эта вещь неосуществима, следует по крайней мере, чтобы люди видели такую возможность, но можно сделать и больше, как мне представляется, не подвергая себя при этом никакой опасности потерпеть неудачу. Вот, например, средство, которое позволит определенным образом достичь поставленной цели. Каждые два года в промежутках между заседаниями сейма следует выбрать в каждой провинции время и место, подходящие для того, чтобы выборные лица этой провинции, пока еще не ставшие сенаторами-депутатами, собрались под председательством «хранителя закона», еще не достигшего звания пожизненного сенатора, в некоем собрании цензоров или попечителей блага людей, на которое были бы приглашены не все кюре, а лишь те, кого сочли бы наиболее достойными подобной чести. Я даже думаю, что подобное предпочтение создало бы известное молчаливое суждение у народа и могло бы посеять известную состязательность среди сельских кюре, а также отвратить большое их число их от весьма беспутных нравов, к которым они весьма склонны. На этом собрании, куда пригласили бы стариков и избирателей из всех сословий, можно было бы заняться изучением планов создания полезных учреждений для провинции, заслушать доклады кюре о состоянии их собственных и соседних приходов, доклады выборщиков о состоянии земледелия и положении семей в их кантоне; эти доклады внимательным образом проверялись бы, каждый участник заседания добавил бы свои собственные замечания, и из всего этого можно было бы составить достаточно точный перечень вопросов, из которых можно было бы извлечь краткие памятные записки для последующего представления в сейм. Можно было бы подробно изучить нужды чрезмерно обремененных долгами семей, больных, вдов, сирот и можно было бы оказать им помощь в зависимости от их потребностей из фонда, созданного благодаря добровольным пожертвованиям лиц не нуждающихся. Эти пожертвования не были бы ни в коей мере разорительны, тем более что это стало бы единственным проявлением щедрости с их стороны, принимая во внимание, что в Польше не следует мириться с наличием нищих и больных. Без сомнения, священники станут постоянно призывать к сохранению лечебниц, но эти призывы – еще больший довод в пользу того, чтобы их уничтожить. На этом же заседании, во время которого не станут заниматься вопросами наказания, выговоров, но только вопросами, касающимися благодеяний, похвал, поощрений, на основании верных сведений будут созданы точные перечни частных лиц всех сословий, поведение которых достойно почестей и вознаграждения. Эти перечни будут отправлены в сенат и королю, дабы при случае принять их во внимание, а также делать правильный выбор и отдать предпочтение. Именно по указанию названных собраний в колледжах будут предоставлены управляющими образованием бесплатные места для учащихся, о которых я прежде говорил. Но основное и наиболее важное занятие этого собрания заключается в составлении в соответствии с точными записками и на основании сведений о мнении общества, в достаточной степени проверенных, перечня крестьян, отличающихся добропорядочным поведением, хорошим ведением хозяйства на земле, добрым нравом, заботой о семье, а также исполнением обязанностей, приличествующих их состоянию. Из этого перечня, в дальнейшем представленного в сеймик, будет выбрано определенное количество лиц, которые в соответствии с законом будут освобождены. И этот сеймик обусловленными мерами обеспечит возмещение хозяевам, даруя им право пользования выгодами, преимуществами, исключительными правами в соответствии с числом крестьян, которых сочли достойными освобождения, ибо во всяком случае нужно сделать так, чтобы освобождение крепостного крестьянина было бы не разорительным для хозяина, а выгодным и почетным. Естественно, что для того, чтобы избежать злоупотреблений при освобождении крестьян, оно должно производиться не хозяевами, а по решению сеймика и только в числе, определенном законом.
Когда одну за другой освободят известное число семей в кантоне, можно освобождать и целые деревни, чтобы образовать постепенно коммуны, приписать к ним некоторые угодья, коммунальные земли как в Швейцарии, назначить там коммунальных должностных лиц, и когда постепенно и без какого-либо ощутимого переворота это дело будет завершено, можно предоставить наконец-то этим крестьянам право, данное им от природы, участвовать в управлении их страной, избирая депутатов сеймиков.
Когда это будет сделано, можно было бы вооружить крестьян, ставших свободными людьми и гражданами, образовать из них отряды, обучить воинскому делу, и в конце концов возникнет ополчение действительно великолепное и более чем достаточное для защиты государства.
Сходным способом можно было бы поступить, предоставив права дворянства определенному количеству горожан, а может быть, даже и не предоставляя дворянских прав, назначать их на некоторые заметные должности, которые они отправляли бы в исключительных случаях, и это оказалось бы подражанием венецианцам, которые, хотя и ревниво относятся к правам знати, тем не менее, помимо службы на нижестоящих должностях, всегда предоставляют одному из жителей города второе место в государстве, то есть должность великого канцлера, при этом никакой патриций не может на нее претендовать 54. Таким образом, открывая доступ горожанам к знатности и почестям, можно будет нежным участием привязать к родине и тем упрочить государственный строй. Можно также, не предоставляя дворянские права отдельным лицам, предоставлять их целым городам, предпочитая те, в которых процветает в наибольшей степени торговля, ремесла, производство и, следовательно, муниципальное управление устроено наилучшим образом. Города, которым предоставлены права дворянства по примеру имперских городов Германии, могли бы отправлять нунциев в сейм, и их пример, конечно, бы возбудил у остальных сильное желание добиться той же самой чести.
Совет цензоров, которым вверено ведомство благотворительности, который к стыду народов и королей никогда и нигде не существовал, оказался бы, несмотря на то, что он не является выборным (ибо он образован способом в наибольшей степени подходящим для того, чтобы исполнять свои полномочия честно и ревностно, поскольку его члены, желая попасть на места сенаторов, имея на это право в соответствии с их степенями) с большим старанием стремились бы заслужить одобрение общества во время голосования в сейме; и это стало бы занятием, способным поддерживать рвение ищущих должностей на глазах у публики в промежутках времени между выборами в него. Заметьте, что это происходило бы в те промежутки времени, когда они остаются простыми гражданами, обладая различными степенями, поскольку этот своего рода суд, столь полезный и уважаемый, призванный принести только благо, никогда не будет облечен принудительной властью: таким образом, я не желаю умножать количество выборных лиц, но я пользуюсь тем, чтобы извлечь пользу из тех, кто должен будет отправлять должности, так сказать, попутно от одной магистратуры к другой.
Благодаря этому замыслу (постепенно приводя его в исполнение, замысел, осуществление которого можно ускорить, замедлить или вообще остановить в зависимости от успеха или неуспеха, учитывая опыт, можно сколь угодно двигаться вперед) можно было бы зажечь во всех нижестоящих сословиях горячее желание споспешествовать общественному благу и можно было бы достичь того, чтобы все части Польши оживились, связать их таким образом, что они будут составлять единый организм, крепость и силы которого, по крайней мере более здоровые, можно было бы удесятерить в сравнении с тем, чем они являются сейчас, и это принесло бы неоценимую пользу, поскольку можно было бы избежать любого резкого и внезапного изменения, так же как и опасности переворотов.
Вам представится великолепная возможность начать все это осуществить достойным и ярким способом, использование которого даст весомый результат. Невозможно, учитывая несчастья, которые Польша только что перенесла, чтобы конфедераты получили содействие или увидели проявление привязанности со стороны некоторых горожан и даже некоторых крестьян. Возьмите в качестве примера великодушие римлян, которые всегда заботились, особенно после великих бедствий, перенесенных республикой, о том, чтобы выказать как можно больше благодарности иностранцам, подданным, рабам и даже животным, которые во времена бедствий оказали им достойные внимания услуги. О, было бы прекрасным началом, по моему мнению, торжественно предоставить права дворянства горожанам и освободить крестьян, и все это со всей торжественностью, со всеми обрядами, которые могли бы придать этой церемонии величественный, трогательный, запоминающийся характер! И при этом не останавливайтесь на полпути. Эти люди, получившие отличия таким образом, должны навсегда остаться избранными детьми родины. О них нужно заботиться, охранять, помогать им, поддерживать, даже если это люди с сомнительной репутацией.
Нужно любой ценой сделать так, чтобы они жили беззаботно всю жизнь. Пусть Польша покажет всей Европе пример, который находится у всех перед глазами, что должно от нее ожидать во времена успехов, если кто-то осмелился помогать ей во времена невзгод.
Вот в самом грубом выражении и в виде примера мысль о том, каким способом можно действовать, чтобы каждый увидел перед собой свободный путь к всевозможным достижениям, чтобы эти достижения вели к самым почетным должностям, благодаря службе родине, чтобы добродетель открывала все те двери, которые удача посчитала нужным закрыть.
Но еще не всё готово, и часть этого плана, которую мне предстоит изложить, является, бесспорно, самой затруднительной и больше всего смущает, так как она предполагает, что нужно будет преодолеть препятствия, из-за которых терпели неудачу самые мудрые политики при всей их осторожности и опыте. А между тем мне кажется, что приняв к исполнению мой план и используя средство очень простое, которое я собираюсь предложить, все эти сложности можно будет устранить, все злоупотребления предотвратить, а то, что, казалось бы создает новые препятствия, обратится к выгоде в ходе его осуществления.
ГЛАВА XIV. ВЫБОРЫ КОРОЛЕЙ
Все трудности сводятся к одной: дать государству правителя, выбор которого не послужил бы поводом для смуты и не превратился бы в покушение на свободу. Эта сложность возрастает еще и потому, что этот глава должен обладать великими качествами, необходимыми тому, кто осмеливается править свободными людьми. Наследование короны предотвращает смуты, но оно ведет к порабощению; выборы укрепляют свободы, но с началом нового царствования они раскачивают корабль государства. Выбор между этими возможностями весьма огорчителен, но прежде чем говорить о способах избежать его, да будет мне позволено немного поразмышлять о способе, которым обычно пользуются поляки на выборах короля.
Для начала – я бы им задал этот вопрос – почему они выбирают королей из числа иностранцев? В силу какого ослепления они выбрали способ, прямо ведущий к порабощению нации, к уничтожению традиций, к тому, что они стали игрушкой в руках других дворов, без всякой надобности увеличивая опасности времен междуцарствия? Какая несправедливость по отношению к самим себе, какое оскорбление для своей родины! Как будто потеряв надежду найти внутри страны человека, достойного ими руководить, они вынуждены были искать его где-то далеко. Как они не почувствовали, как не заметили, что нужно сделать прямо противоположное? Откройте анналы истории вашей нации, и вы увидите Польшу прославившуюся, победоносную только во времена королей-поляков, и вы всегда увидите ее угнетенную, униженную под властью иностранцев. Так пусть же опыт будет, наконец, опираться на разум, посмотрите, какие несчастья вы причиняете сами себе и каких благ себя лишаете.
Ибо, еще раз вас спрашиваю, как польская нация, приложившая столько усилий, чтобы сделать выборной корону, не задумалась о том, чтобы извлечь выгоду из этого закона, чтобы распространить среди членов правления дух состязательности в усердии и славе, который принес бы больше блага родине, чем все законы вместе взятые? Какой мощный рычаг воздействия на великие и исполненные честолюбия души, когда эта корона предназначена для самых достойных и является дорогой в будущее в глазах каждого гражданина, который сумеет заслужить уважение общества! Надежда добиться этой должности, самая высокая цена не должны ли в вашей нации должны пробудить сколько добродетелей, сколько благородных усилий, столько ростков патриотизма во всех сердцах, когда бы всем было отлично известно, что должность, ставшую предметом тайного вожделения отдельных лиц, можно получить только в силу личных заслуг, когда каждый понимает, что только от него зависит приблизиться к ее получению и, если при этом сопутствует удача, в конце концов ее получить. Поищем же наилучшее средство привести в действие этот рычаг, столь мощный в республике, которым доселе столь пренебрегали. Возможно, мне возразят, что достаточно вверить корону лишь полякам, чтобы устранить все сложности, о которых идет речь: вот это то мы вскоре и увидим, после того, как я укажу на средство. Это средство простое, но, наверное, покажется, что эта цель, которую я только что указал, недостижима, если я скажу, что это средство заключается в том, чтобы выборы короля осуществлять по жребию. Умоляю или дать мне время объясниться, или пусть просто перечитают внимательно мой план.
Ибо, если спросят: «как удостовериться в том, что король, избранный по жребию, может обладать качествами, требуемыми для достойного отправления его должности», то в этом случае мне приведут возражение, на которое я уже отвечал, ибо в этом случае будет достаточно, чтобы короля избирали по жребию из пожизненных сенаторов, так как, поскольку этих последних выберут из разряда «стражей законов», и поскольку они пройдут с честью испытания во всех степенях в республике, испытания всей их жизни и одобрение общества на всех должностях, которые они отправляли, станут достаточным ручательством заслуг и добродетелей каждого из них.
Тем не менее, я не думаю, что даже между пожизненными сенаторами только случайный выбор должен быть предпочтительным: это означало бы не вполне достичь той великой цели, которую следует перед собой ставят. Необходимо, чтобы жребий имел несущественное значение, а выбор – существенное, с тем, чтобы, с одной стороны, обессилить происки и интриги иностранных держав, а с другой склонить всех воевод к тому, чтобы они не только никогда допускали недостойного поведения, имея перед глазами столь великую выгоду, но и продолжали усердно служить родине, дабы заслужить преимущества перед другими соперниками.
Признаюсь, что разряд соперников выглядит достаточно многочисленным, если к нему добавить великих кастелланов, которые, согласно существующему государственному устройству, равных по рангу воеводам, но я не вижу никакого неудобства в том, чтобы предоставить только воеводам непосредственный доступ к трону. Это привело бы к тому, что среди великих кастелланов образовалась бы новая степень лиц, которые должны пройти испытание, чтобы стать воеводами и, следовательно, это стало бы способом поставить сенат в зависимость от законодателя. Как уже отмечалось, великие кастелланы мне представляются должностью, избыточной в государственном устройстве, тем не менее, дабы избежать больших изменений в нем, надо бы сохранить за ними место и ранг в сенате. Этот шаг я одобряю. Но в том продвижении по службе, которое я предлагаю, ничто не заставляет ставить кастелланов вровень с воеводами, но так как ничто не мешает это сделать, можно будет без всякого неудобства принять такое решение, которое сочтут наилучшим. При этом я полагаю, что предпочтительнее было бы открыть только воеводам непосредственный доступ к трону.
Итак, сразу же по смерти короля, то есть по прошествии малого времени (насколько это возможно), времени, определенного законом, избирательный сейм будет торжественно созван. На выборы будут выставлены имена всех воевод и по жребию следует (со всеми необходимыми предосторожностями) избрать троих, чтобы никакое мошенничество не испортило это мероприятие. Эти три имени будут громко озвучены во время собрания, которое на том же самом заседании и большинством голосов изберет того, кого оно предпочтет, и он будет провозглашен королем в тот же самый день.
В этом порядке проведения выборов найдут большое неудобство, не стану спорить с этим. Оно состоит в том, что нация не сможет свободно выбрать из числа воевод того, кого она чтит и любит более всего, и считает наиболее достойным королевской должности, но это неудобство не в новинку в Польше, и случалось множество выборов, в особенности последние, во время которых, не считаясь с теми, кого нация считает лучшим, ее заставляли выбирать того, кто ей неприятен: но вместо этого преимущества, которым она более не обладает и которое она принесла в жертву, сколько других, более значительных, она получит и окажется в выигрыше, используя этот порядок выборов!
Во-первых, случайный выбор сразу же лишает силы все заговоры и происки иностранных государств, которые больше не могут влиять на эти выборы, будучи слишком не уверены в успехе, хотя и приложат множество усилий, поскольку не достанет даже мошенничества во пользу какого-либо лица, которого нация всегда может отвергнуть. Единственная значимая выгода от таких выборов, заключается в том, что она обеспечивает покой в Польше, уничтожает продажность в республике, и на выборах остается почти такая же спокойная обстановка, как и при наследовании короны.
То же преимущество будет иметь место в случае происков самих соискателей. Ибо кто из них, пожелает пуститься в расходы, чтобы обеспечить себе предпочтение избирателей, которое в этом случае от людей вовсе не зависит, и принести в жертву свое состояние ради такого дела, успех которого зависит от стольких неблагоприятных обстоятельств, из которых лишь одно может оказаться благоприятным? Добавим, что тем, кому случайный выбор оказался на пользу, не достанет времени купить выборщиков, ибо выборы будут происходить на том же самом заседании.
Свободный выбор нации между тремя соискателями ограждает ее от недостатков случайного выбора, который, предположим, пал на лицо недостойное, ибо, если такое случится, нация не станет избирать такого человека, однако совершенно невозможно, что между тридцатью тремя знаменитыми людьми, лучшей части нации, такой человек сыскался, и непонятно как можно найти в ней недостойного; те, в чью пользу будет случайный выбор, окажутся достойными все вместе.
Итак, и это замечание весьма весомо, мы соединим в этом порядке выборов все преимущества простых выборов и наследственного замещения короны.
Ибо, во-первых, корона не будет переходить от отца к сыну, а значит, не будет устойчивой преемственности, приводяще к порабощению республики. А, во-вторых, случайный выбор в этом порядке является средством осуществления просвещенных и свободных выборов. Достойный уважения организм стражей законов и воевод, которые выбраны из первых, не может осуществить отбор, каким бы он ни был, иначе как из тех, кто уже был избран самой нацией.
Но посмотрите, какой дух состязания эта возможность должна внести в организм воевод и великих кастелланов, которые, занимая пожизненно свои места, могли бы допустить недостойное поведение, будучи уверены в том, что их этих мест не лишат. В этом случае невозможно, чтобы их сдерживало опасение, но надежда занять трон, который каждый из них видит перед собой, является новым способом подстегнуть их, заставляя быть весьма внимательными к своему поведению. Они знают, что случайный выбор в их пользу является тщетным, если их отвергли во время выборов, а единственное средство оказаться в числе избранных – это то, что они должны это заслужить. Это преимущество слишком велико, слишком очевидно, чтобы необходимо было бы на нем настаивать.
Предположим на минутку самый худший вариант, а именно, что нельзя избежать мошенничества во время случайного выбора, и соискатели смогут обмануть бдительность всех тех, кто видит собственную выгоду в этом деле. Это мошенничество будет несчастьем для устраненных соискателей, но результат для республики будет тем же самым, как если бы случайный выбор был правильным: ибо польза от выборов была бы не меньшей, в не меньшей степени были бы предотвращены смуты времен междуцарствия и опасности наследования короны. Соискатель, чье честолюбие овладеет им до такой степени, что он прибегнет к этому мошенничеству, не станет, впрочем, в меньшей мере человеком достойным, способным, по мнению нации, с честью нести корону, и, наконец, даже после этого мошенничества, возможность воспользоваться ее плодами в не меньшей мере будет зависеть от последующего и определенного выбора всей республики.
Если этот план будет целиком и полностью одобрен, всё окажется связанным в государстве, и от первого из воевод до последнего жителя государства, никто не получит возможности выдвинуться вперед иначе как следуя по пути долга и одобрения со стороны общества. Да и сам король, как только он избран, не будет видеть выше себя ничего, кроме законов, никакого иного ограничения, которое его бы сдерживало и, не нуждаясь в одобрении со стороны общества, он, ничем не рискуя, может обходиться без него, если его предначертания того требуют. Я вижу лишь одно лекарство против такого действия, но о нем даже не стоит и задумываться. А именно, чтобы корона была до некоторой степени сменяемой, и по истечении некоторого времени, короли получали бы подтверждение своих полномочий. Но еще раз скажу, это средство не стоит даже и предлагать: троны государства оказалась бы в постоянной неустойчивости, и это средство никогда не сделало бы достаточно надежным управление, которое не смогло бы приложить все силы единственно на пользу общественному благу.
Есть древний обычай, который применялся только у одного народа, удивительно, однако то, что успех от его применения не заставил никого последовать этому примеру. И правда, этот обычай подходит лишь для выборной монархии, хотя и придуман он был и использовался при наследственном правлении. Я имею в виду оценку деятельности египетских царей, которые после смерти и в силу постановления, согласно которому гробница и королевские почести предоставлялись им или нет в зависимости от того, хорошо или плохо они правили государством при жизни. Безразличие наших современников к вопросам морали, и к тому, что может дать опору для души, заставят их смотреть на мысль о возрождении этого обычая в том, что касается королей Польши, как на безумие, но не французам, и уж тем более не философам я хотел бы попытаться предложить усвоить этот обычай, но я полагаю, что его можно предложить завести полякам. Смею предположить, что подобное установление принесло бы им значительную пользу, заменить которую невозможно никаким иным образом, таким образом что она не будет связана ни с какими неудобствами. В настоящем положении вещей, ясно, что если только речь не идет о душе низменной, равнодушной к почитанию памяти о ней, невозможно, чтобы неизбежно честное суждение не довлело бы над королем, и он не стал бы сдерживать свои пристрастия в большей или меньшей мере и, признаюсь, я думаю, что он всегда оказался бы в состоянии их в определенной мере сдерживать. В особенности, если принять во внимание пользу его детей, участь которых была бы предрешена постановлением относительно почитания памяти их отца.
Я хотел бы, следовательно, чтобы после смерти каждого короля, его тело было выставлено в общедоступном месте до того времени, когда вынесут суждение о его правлении, чтобы суд, который должен вынести это судебное решение и представить ему усыпальницу, собрался как можно раньше, а на суде его жизнь и царствование были бы нелицеприятно изучены. А после того, как сведения, предоставить которые был бы допущен любой гражданин, который вправе его обвинить или защищать, вслед за правильно проведенным разбирательством последовало бы решение, вынесенное возможно более тожественным способом.
Согласно этому судебному решению, если оно в пользу покойного короля, он был бы объявлен добрым и справедливым государем, его имя вписано с почестями в список королей Польши, его тело со всей пышностью помещено в усыпальницу, а выражение «Славной памяти» было бы добавлено во всех документах и публичных речах, был бы назначен пенсион его вдове и детям, объявленным королевскими принцами, они пользовались бы на протяжении всей жизни почестями, связанными с этим титулом.
И чтобы, напротив, если его сочли виновным в несправедливости, насилии, махинациях и, в особенности, покушениях на общественную свободу, память о нем была бы заклеймена и вынесен приговор, а его тело, лишенное права быть помещенным в королевской усыпальнице, но было бы захоронено без почестей, как тело частного лица, его имя вычеркнуто из перечня королей, а его дети, лишенные титула королевских принцев и исключительных прав с ними связанных, стали бы принадлежать к классу простых граждан, не имея ни почетных отличий, ни неся на себе клеймо позора.
Я хотел бы, чтобы это судебное решение было вынесено с соблюдением церемонии, и оно предшествовало бы, если возможно выборам преемника, с тем, чтобы влияние этого преемника не оказало воздействия на приговор, суровость которого ему выгодно было бы смягчить. Разумеется, весьма желательно было бы иметь больше времени для того, чтобы обнаружить истины утаенные и лучше провести судебное разбирательство. Но, если бы стали медлить после выборов, то я опасаюсь, что это важное действо окажется пустым церемониалом, и как почти всегда бывает при наследственном правлении, он превращается в надгробную речь о достоинствах покойного короля, а не в справедливое и нелицеприятное судебное решение о его правлении. В этом случае лучше дать возможность высказаться обществу, упустив при этом некоторые второстепенные сведения с тем, чтобы сохранить прямоту и суровость этого решения, которое в противном случае стало бы бесполезным.
В отношении суда, который произнес бы этот приговор, я хотел бы, чтобы его составляли не сенат, не сейм, не какой-либо иной государственный организм, облеченный правительственной властью, но целиком разряд граждан, который не так-то легко обмануть или подкупить. Мне кажется, что «избранные граждане», более осведомленные и более опытные, чем «слуги государства», и менее заинтересованные, чем «стражи законов», весьма близкие к трону, могли бы быть в точности тем самым собранием промежуточного характера, которое обнаружило бы больше осведомленности и прямоты, оказалось бы в наибольшей степени способным выносить правдивые судебные решения и в этом случае стало бы более предпочтительным. Если же случится, что этот организм недостаточно многочисленен для вынесения столь значимого судебного решения, я предпочел бы, чтобы его пополнили «слугами государства», а не «хранителями законов». И наконец, я хотел бы, чтобы это присутствие возглавил бы маршал из состава собрания, а не из числа лиц, занимающих какие-либо должности, и чтобы организм избирал его самостоятельно, подобно тому, как избираются маршалы сеймиков и конфедераций, ведь так необходимо избежать влияния соображений частной выгоды на подобный документ, который может оказаться либо возвышенным, либо смешным, в зависимости от того, каким образом в этом случае поступят.
Заканчивая раздел о выборах короля и судебном решении о его царствовании, я должен сказать, что в ваших обычаях меня весьма покоробила и показалась противоречащей духу вашего государственного устройства одна вещь, а именно: я увидел, что ваше государственное устройство опрокинуто и даже уничтожено после смерти короля до такой степени, что все судебные присутствия прекращают свою деятельность и закрываются, как если бы это устройство до такой степени зависело от государя, что его смерть повлекла за собой разрушение государства. Ах, Бог мой! Так всё должно быть прямо противоположно. Король умер, но всё должно оставаться в том виде, как если бы он был жив, при этом было бы едва заметно, что механизму не хватает одной детали, поскольку она несущественна для прочности последнего. К счастью, эта непоследовательность ни на что не влияет. Достаточно сказать, что она больше не будет существовать и, сверх того, ничто не должно меняться: однако не нужно, сохранять это странное противоречие, ибо, существуя в настоящем государственном устройстве, оно станет в еще большей мере заметным после его преобразования.
ГЛАВА XV. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Вот мой план, в достаточной степени очерченный, на этом я останавливаюсь. Каков бы ни был план, который станут осуществлять, не следует забывать то, что я сказал в «Общественном договоре» о состоянии слабости и анархии, в котором находится нация, в то время когда она преобразует свое государственное устройство 55. В момент беспорядков, кипения страстей, она не в состоянии оказывать никакого сопротивления, и малейший толчок способен опрокинуть всё, поэтому важно любой ценой обеспечить себе время спокойствия, в продолжение которого можно, ничем не рискуя, действовать себе во благо и обновить государственное устройство. И хотя изменения, которые следует произвести в вашем государственном устройстве, не являются основополагающими и не кажутся особенно существенными, они все же потребуют подобных мер предосторожности и, безусловно, нужно будет известное время, чтобы почувствовать результат самого лучшего преобразования и понять, каковы будут его плоды. Лишь предполагая, что успех в полной мере зависит от храбрости конфедератов и праведности их дела, можно задуматься об осуществлении предприятия, о котором идет речь. Вы ни в чем и никогда не будете свободными до тех пор, пока на территории Польши останется хотя бы один русский солдат, и вы будете находиться под угрозой исчезновения до тех пор, пока Россия будет вмешиваться в ваши дела. Но если вам удастся заставить Россию вести с вами переговоры как с державой, а не так, как опекун обходится с опекаемым, воспользуйтесь в этом случае истощением, к которому приведет Россию война с Турцией, для того чтобы завершить ваше дело до того, как Россия сможет вам в этом помешать. Хоть я и не считаю надежной безопасность, которую обеспечивают друг другу государства с помощью соглашений, подобное особое стечение обстоятельств, возможно, заставит вас по возможности воспользоваться этим средством, например, с тем, чтобы узнать намерения, которые имеют в настоящее время те, кто стремится заключить с вами такие договоры. Но, помимо этого случая и, возможно, заключенных при иных обстоятельствах торговых договоров, не тратьте время и силы на пустые переговоры, не тратьте попусту деньги на послов и посланников при других дворах и никоим образом не рассчитывайте на союзы и договоры. Все это бесполезно в отношениях с христианскими державами: им незнакомы иные узы, кроме тех, которые налагают соображения выгоды, поскольку они будут соблюдать взятые на себя обязательства лишь тогда, когда сочтут их выгодными; когда же им станет выгодно их нарушить, они их нарушат. Вот поэтому-то и не стоит брать на себя подобные обязательства. Даже если бы эта выгода является несомненной, понимание того, что является для них подходящим позволяет предугадать то, что они сделают. Но христианские государства руководствуются отнюдь не пользой, а сиюминутной выгодой какого-нибудь министра, какой-нибудь девицы, фаворита, и эти соображения никакая человеческая мудрость не сможет предугадать; они то направляют их поступки к выгоде для себя, то во вред, да и можно ли в чем-нибудь быть уверенным с людьми, которые не обладают никакими устоявшимися взглядами и которые поступают следуя случайным побуждениям? Нет ничего более легкомысленного, чем придворная политическая наука, и поскольку она не руководствуется никакими твердыми началами, то из нее нельзя извлечь никаких определенных последствий, и все это распрекрасное учение о выгодах государей – детская игрушка, вызывающая смех у разумных людей.
Поэтому не опирайтесь доверчиво ни на ваших союзников, ни на ваших соседей. Вы сможете немного рассчитывать лишь на одного из них – на великого султана, и вы не должны щадить сил для того, чтобы добиться его поддержки: вовсе не потому что его взгляды на государство являются более определенными, чем у других держав – и при его дворе все тоже зависит от визиря, фаворитки, интриги в серале – но выгода Порты ясна и проста, ибо речь идет о ее существовании, и на ее трон в целом занимают люди с гораздо меньшими познаниями и лукавством, но с большей прямотой и здравым смыслом. Из одного этого вы извлечете больше пользы, чем от договоров с христианскими державами, а именно в том, что она исполняет свои обязательства и обычно соблюдает договоры. Нужно постараться заключить с ней один договор на двадцать лет, достаточно прочный и ясный, насколько это возможно. Этот договор до тех пор, пока иная держава будет скрывать свои планы, будет для вас наилучшей и возможно единственной порукой, которой вы будете обладать. И в том положении, в котором вероятно окажется Россия вследствие нынешней войны, я считаю, что этот договор будет достаточным для того, чтобы предпринять вполне безопасно ваши действия, тем более что общая выгода держав Европы и, в особенности ваших соседей, заключается в том, чтобы сохранить вас в качестве преграды между ними и Россией, и однажды понаделав глупостей, надо надеяться, что они хотя бы раз проявят мудрость 56.
Еще одна вещь заставляет меня верить, что в целом вы сможете трудиться над преобразованием вашего государственного устройства, не вызывая ревности у соседей: а именно то, что эти действия ведут к укреплению вашего законодательства, а следовательно, свободы, и эта свобода покажется всем дворам некоей причудой мечтателей, которая ведет к ослаблению, а не к укреплению государства. Ведь именно по этой причине Франция всегда благожелательно смотрела на свободу в германском союзе и в Голландии и именно по этой причине сегодня Россия благожелательно смотрит на существующее правление в Швеции и всеми силами препятствует осуществлению планов ее короля. Все эти великие министры, которые судят о людях по самим себе и по тем, кто их окружает, думая, что хорошо их знают, далеки от того, чтобы представить себе, какой опорой для свободных душ являются любовь к родине и стремление к добродетели. Напрасно они обманывают себя невысоким мнением о республиках и при этом во всех своих предприятиях встречают сопротивление, которого не ожидают. Они никогда не расстанутся с предрассудком, основанном на презрении, которого они сами достойны, с предрассудком, с точки зрения которого они оценивают человеческий род.
И несмотря на достаточно показательный опыт, который русские только что приобрели в Польше, ничто не заставит их изменить свое мнение. Они всегда будут смотреть на свободных людей так, как следует смотреть на них самих, а именно: как на людей ничтожных, на которых могут оказать воздействие только два средства – кнут и пряник. И если они увидят, что польская республика вместо того, чтобы заниматься наполнением своих сундуков, увеличивать объем финансов, создавать регулярные войска, напротив, думает распустить свою армию, обходиться без денег, они будут думать, что она старается ослабить себя и, убедившись в том, что для ее завоевания достаточно только когда угодно вступить на ее землю, они позволят ей все исправить без помех, потихоньку подсмеиваясь над деятельностью поляков. Конечно, следует согласиться, что свобода лишает народ сил нападать на соседа, через двадцать лет русские попробуют завоевать вашу территорию, и они узнают, какими солдатами являются эти миролюбивые люди, когда речь идет о защите их жилищ, те солдаты, которые не умеют нападать на других и которые не знают цену деньгам.
В конечном итоге, когда вы освободитесь от коварных гостей, остерегайтесь умеренного обращения с королем, которого они пожелали вам навязать. Нужно либо отрубить ему голову, как он того заслуживает, либо, без оглядки на его предшествующее избрание, которое абсолютно недействительно, избрать его снова с другими pacta conventa, в силу которых вы заставите его отказаться от права назначения на высокие должности. Этот второй путь не только более гуманен, но и более разумен, я вижу в нем некую щедрость и гордость, которые умерят пыл также и петербургского двора, в случае, если вы проведете повторные выборы. Понятовский вел себя весьма преступно, но, возможно, сегодня он всего лишь несчастный человек, особенно при настоящем положении дел, и мне кажется, он ведет себя так, как и должен вести, то есть, ни во что не вмешиваясь. Естественно, в глубине сердца он должен горячо желать изгнания своих суровых хозяев. Возможно, он проявил бы геройский патриотизм, присоединившись к конфедератам, дабы выдворить этих хозяев, но всем известно, что Понятовский отнюдь не герой. Впрочем, помимо того что ему не позволили бы это сделать и что его держат постоянно под надзором, и он всем обязан русским, я скажу откровенно, что если бы я был на его месте, я ни за что на свете не согласился бы проявить подобный героизм.
Я отлично знаю, что не такой король вам нужен, когда ваше преобразование будет осуществлено, но, возможно, это именно тот король, который вам нужен, чтобы осуществить его спокойно. Пусть он проживет еще восемь – десять лет, государственный механизм начнет работать, многие воеводства уже будут заполнены «стражами законов» и вы не станете опасаться, что преемник будет на него похож: но я очень боюсь, что просто лишив его трона, вы не будете знать, что с ним делать, и подвергнете себя опасности новых беспорядков.
Тем не менее от каких бы неудобств не избавляли вас свободные выборы нового короля, об этом нужно задуматься только после того, как вы удостоверитесь в его подлинных намерениях, предполагая, что он обладает хоть в малой степени здравым смыслом и чувством чести, любовью к своей стране, знанием ее подлинных выгод и желанием их для нее добиться, ибо во всякие времена и, в особенности, в том грустном положении, к которому несчастья Польши ее приведут, ничто не будет для нее столь пагубным как предатель во главе правительства.
Что же касается способа приступить к делу, о котором идет речь, мне не по вкусу те тонкости, которые вам предлагают, дабы обмануть или застать до некоторой степени врасплох нацию в том, что касается изменений, которые нужно произвести в ее законах. Я лишь придерживаюсь мнения, однако, показывая свой план преобразований во всей его полноте, что не следует резко приступать к его исполнению и при этом наполнять республику недовольными, а надо оставить на должностях большую часть тех, кто их занимает, и доверять должности в соответствии с новыми преобразованиями только по мере того, как они высвобождаются. Не нарушайте резко движения механизма. Нисколько не сомневаюсь, что однажды одобренный хороший план изменит сам дух тех, кто прежде вошел в правительство. Будучи не в состоянии создать сразу новых граждан, начните с того, чтобы извлечь выгоду из тех, что есть, и откройте новую дорогу их честолюбию, и это станет средством побудить их по ней идти.
И если несмотря на храбрость и упорство конфедератов, несмотря на праведность их дела, удача и все другие державы их покинут и отдадут родину в руки ее угнетателей… Но, я не имею чести быть поляком, а в положении, подобном тому, в котором вы находитесь, позволительно высказывать мнения только подавая собственный пример.
Только что по мере сил я выполнил задачу, которую господин граф Виельгорский возложил на меня, и дай-то Бог, если я это сделал столь же удачно, сколь и пылко. Может быть все сказанное – ни что иное, как нагромождение несбыточных мечтаний моего воображения, но таковы мои мысли, и я не моя вина, что они так мало похожи на мысли других людей – не от меня зависит устроить мой ум по-другому. Признаюсь даже, что как бы своеобразны ни были эти мысли, я не вижу в них ничего с моей точки зрения из того, что не было бы хорошо приспособлено к человеческому сердцу, ничего плохого, неосуществимого, в особенности в Польше, ибо я старался в моих суждениях следовать духу этой республики, предлагая как можно меньше изменений, насколько это от меня зависело, чтобы исправить ее недостатки. Мне кажется, что правительство, использующее подобные рычаги, должно достаточно прямо следовать к своей цели столь же твердо и долго, насколько это возможно, при этом я, кроме того, понимал, что все творения рук человеческих несовершенны, преходящи и могут погибнуть, как и сами люди.
Я опустил, и намеренно, множество пунктов весьма важных, в отношении которых я не считал себя обладающим достаточными сведениями, чтобы правильно о них судить. Я предоставляю позаботиться об этих вопросах людям более просвещенным, более мудрым, чем я. Завершаю это долгое и бессмысленное рассуждение, принося графу Виельгорскому мои извинения за то, что столь долго занимал им его внимание. Хотя я размышляю иначе, чем другие люди, я не льщу себе надеждой, что являюсь более мудрым, чем они, и что в моих мечтаниях содержится что-либо действительно полезное для их родины; но мои пожелания процветания Польше слишком искренни и чисты, слишком бескорыстны, чтобы гордость от того, что я этому способствовал, могла бы примешиваться к моему усердию. Пусть же Польша победит своих врагов, станет и остается мирной, счастливой и свободной, станет примером всему миру и, воспользовавшись трудами патриота – господина графа Виельгорского – сможет найти и воспитать в своем лоне многих граждан, которые на него похожи.
Комментарии
Впервые: Collection complète des œuvres de Jean-Jacques Rousseau, citoyen de Genève. Genève, 1782. Édition in 8°. T. II. P. 253–412. Édition in 4°. T. I. P. 415–539.
Перевод С. В. Занина по изд.: Rousseau J.-J. Considération sur le gouvernement de Pologne // Œuvres complètes de J.-J. Rousseau. Т. III. Paris: Gallimard, 1964. P. 951–1041.
Комментарии С. В. Занина.
Первая публикация этой работы Ж.-Ж. Руссо, появившаяся в его собрании сочинений, изданном Дю Пейру и Мульту в Женеве в 1782 г., была опубликована со множеством неточностей.
Полностью «Соображения об образе правления в Польше» не переводились на русский язык. В 1969 году в «Трактатах» эта Работа Руссо была представлена тремя фрагментами – читателям были предложены две главы («Дух древних установлений» и «Воспитание»), а также отрывок из главы «Применение» (см.: Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 461–468. Пер. А.Д. Хаютина).
1 Виельгорский Михаил (1724–1794) – польский магнат, один из лидеров барской конфедерации. Вместе с графом Игнацием Массальским обратился к французским просветителям, в частности аббату Мабли и маркизу Мирабо, Ле Мерсье де ля Ривьеру, с просьбой создать проект преобразований в Польше. Он предоставил Руссо аннотированное французское издание тракта Кристиана Пфёффеля о публичном праве в Польше, в котором изложил свое виденье будущих реформ. После гибели Барской конфедерации он издал в 1774 году на французском языке сочинение о будущем конституции Польши, в котором согласился с многими идеями Руссо, но этот проект, так же как и проекты других просветителей не был реализован на практике в силу бедственного положения страны и последующих трех разделов Польши.
2 Читая историю правления в Польше ~ могло просуществовать так долго. – С критикой государственного устройства Польши выступали все без исключения французские просветители, в частности аббат Мабли, Караччоли, Шевелье д’Эон и в особенности физиократы. Среди последних был аббат Бодо, который в 1770 году опубликовал серию статей в журнале «Эфемериды гражданина», где выступил с резкой критикой liberum veto и всевластия польской аристократии.
3 В своей характеристике древних законодателей Руссо опирается на сравнительные жизнеописания Плутарха, соответствующие книги Тита Ливия и Ветхий Завет. Многие характеристики деятельности Нумы Помпилия взяты Руссо из сочинения Макиавелли «Рассуждения на первую декаду Тита Ливия» (книга 1 глава 11).
4 Сведения Руссо об убыли населения в Польше почерпнуты из сочинения аббата Куае «История Яна Собесского, короля Польши» (Coyer, Histoire de Jean Sobessky, roi de Pologne, Paris, 1761).
5 Речь идет о Барской Конфедерации, которая возникла 29 февраля 1768 года, три дня спустя после того как князь Репнин очистил польский сейм от противников короля Станислава Августа Понятовского. Инициатором Барской Конфедерации стал Иосиф Пулавский, а затем к нему присоединился гетман Ксавье Браницкий. С 1768 по 1771 г. конфедераты успешно боролись с русскими войсками. Польский проект Руссо был написан в момент, когда Барская Конфедерация достигла пика своих успехов, взяв 10 сентября 1770 г. крепость Ченстохов. Руссо обращается к той группировке конфедератов, которую возглавляли Игнаций Масальский и Михаил Виельгорский.
6 Руссо последовательно развивает эту мысль в «Рассуждении о неравенстве».
7 …поступив ~ столь хваленым царем. – Имеется в виду Петр I и его государственная деятельность; критика реформ Петра Великого содержится в книге 2 глава 8 трактата «Об общественном договоре».
8 Эти идеи Руссо развивает в «Рассуждении о политической экономии», а также в «Письме Д’Аламберу о театральных зрелищах», иногда дословно повторяя высказанные в этом сочинении мысли.
9 …раньше бедное дворянство в Польше ~ и средства к существованию. – Руссо имеет в виду клиентелу в Древнем Риме, о которой он говорит в трактате «Об общественном договоре» (книга IV, глава 4), сравнивая ее с реалиями Польши.
10 …однажды герцог Д’Эпернон, встретив герцога Сюлли… – Источником этих сведений Руссо, возможно, является работа аббата Мабли «Параллель между римлянами и французами в вопросах правления» (Parallèle des romains et des français en matière de Gouvernement, Paris, 1742).
11 Источником размышления в этой главе Руссо являются идеи, высказанные Монтескье в трактате «О духе законов» (книга IV, глава 5).
12 Те, кто займёт эти места ~ не исключая детей вельмож. – В отличие от аббата Мабли, Руссо предлагает национальное воспитание, тогда как аббат в основном предлагает воспитание наднациональное в духе космополитизма.
13 …учреждение, разрешенное и поощряемое суверенной властью ~ они сначала исполняют играя. – Руссо, приводя в пример устройство колледжа в Берне, по всей вероятности полемизирует с идеями Станислава Жирома Канарского, который в «Письмах о воспитании» поддерживал идею создания школ для знати.
14 Руссо в данном случае имеет в виду идеи, изложенные в трактате Кристиана Пфёффеля. Основная идея этой главы – создание национального государства, в котором должны быть устранены сословные привилегии и единственным способом обрести национальную идентичност, является создание своего рода карьерной лестницы для всех граждан без исключения (см. так же главу 6 и главу 13 проекта Руссо).
15 В отличии от аббата Мабли, Руссо не лишает сенат законодательной власти, поскольку в этом случае закон не стал бы выражением «общей волей».
16 Для Руссо освобождение польского крестьянства одна из самых сложных задач, поскольку эта реформа должна была быть произведена с общего согласия всего народа. Отметим, что он не видел другого способа гарантировать свободу освобожденных крестьян, кроме наделения их земельной собственностью.
17 В книге III, главе 10 трактата «Об общественном договоре» Руссо обстоятельно говорит о необходимости защитить законодательную власть от угрозы узурпации со стороны власти исполнительной. Кроме того, основная идея этой главы заключается в том, чтобы установить порядок функционирования государства, при котором воля законодательной власти воздействовала бы на силу исполнительной.
18 Pacta conventa существовали в Польше с 1370 года и представляли собой своего рода соглашение между избранным королем и сеймом об объеме полномочий монарха. Начиная с правления Генриха Валуа эти соглашения стали традиционными и являлись своего рода императивным мандатом королю.
19 Об этом Руссо говорит в III книге, главе 18 трактата «Об общественном договоре», а также во второй части «Писем с горы», в которых подвергается критике женевская олигархия, пытавшаяся подчинить себе законодательную власть.
20 Речь идет о трактате «Полисинодия» аббата Де Сен Пьера (глава 6 и 7). Руссо составил резюме политических сочинений этого известного французского мыслителя и выступил с критикой разделения исполнительной власти на части.
21 Речь идет о 12 и 13 главе третьей книги «Общественного договора», где Руссо настаивает на регулярности созыва органов законодательной власти и предостерегает против того, чтобы предоставить им статус представителей народа.
22 Нунциями Руссо называет депутатов посольской избы – нижней палаты сейма, которые избирались на сеймиках в различных регионах Польши. Порядок избрания нунциев Руссо почерпнул из упомянутого ранее трактата Кристиана Пфёффеля.
23 Комиссарами Радома Руссо называет сенаторов, назначенных сеймом для проверки счетов, представленных гетманами и казначеями. Верховный суд был основан в Польше во второй половине XVI века королем Стефаном Баторием. Этот суд заседал осенью и зимой в Петеркове, а весной и летом в Люблине.
24 Это удостоверение выдавалось депутатам сейма специально назначенными должностными лицами, которые удостоверяли правильность выборов.
25 Уилкис Джон (1727–1797) – депутат палаты общин, лишенный мандата в 1764 г. за публикацию большого числа брошюр, направленных против правительства и короля. В 1774 году он стал мэром Лондона.
26 В 1768 г. в Польше было 153 сенатора.
27 Для Руссо «общая воля» представляет собой волеизъявление народа, в котором не существует всякого рода тайных ассоциаций, в той или иной мере влияющих на принятие народом решений. Условием, при котором воля народа является действительно общей, должны стать следующие моменты: отсутствие крайнего социального неравенства, отсутствие разного рода тайных объединений («групп давления», сказали бы мы сегодня), регулярный созыв законодательного собрания и строгое соблюдение его регламента.
28 Совершенно очевидно, что Руссо выступает за своего рода баланс исполнительной и законодательной власти при сохранении единства власти исполнительной. В Польше воеводами являлись военные административные лица в провинциях, кастелланами – коменданты важнейших крепостей.
29 Полоцкий воевода и воевода Витебской самогитии имели особый статус, который напоминал статус префектов провинции, они имели звание старост, обладая правом заседать в сенате.
30 Вопросы о выборах в законодательный орган Руссо подробно обсуждает в трактате «Об общественном договоре» глава 4 книга IV.
31 В своем размышлении о королевской власти Руссо опирается на книгу III главу 6 трактата «Об общественном договоре» и выступает против ограничения королевской власти, сторонником которой был Михаил Виельгорский.
32 Архиепископ Гнезненский являлся по должности примасом Польши.
33 Канцлер являлся председателем Ассизского суда, в компетенцию которого входило разрешение земельных споров, а также вопросы, связанные с ремесленным производством и торговлей. В Польше король всегда рассматривался не только как символ нации, но и как своего рода арбитр интересов сословий. В концепции Руссо, которая изложена в польском проекте, эта традиция сохранена, и, согласно его проекту, король является своего рода гарантом баланса властей.
34 Речь идет о государственном перевороте в Дании совершенном при Христиане VII, борьбе Георга III против парламента в Англии, а также о государственном перевороте, осуществленном Густавом III Шведским, который был направлен на восстановление королевских прерогатив в ущерб правам сословий.
35 Речь идет о событиях 1519 г., когда император Германии пошел на уступки курфюрстам Германии в обмен на установление принципа наследования короны.
36 На всем протяжении главы Руссо выступает против конституции Англии и строит свой проект методом доказательства от противного.
37 Руссо выступает в этой главе за сохранение национальных институтов, в частности liberum veto (принципа единогласия при голосовании в сейме) и конфедерации, но стремится придать им иной облик. В этой главе Руссо критикует поведение депутата Сичынского, голосование которого привело к роспуску сейма 1652 г., а также критикует сеймы, созванные в 1764 и 1768 гг. под контролем русского правительства и по наущению князя Н. В. Репнина.
38 Эта идея широко распространена в просветительской литературе, её можно встретить также (под влиянием чтения «Энциклопедии» Дидро и д’Аламбера) в бумагах Екатерины II. Что касается Польши, то по просьбе Станислава Августа Понятовского кодекс польских законов был создан бывшим великим канцлером Замойским, но этот кодекс был отвергнут сеймом 1780 г., поскольку депутаты сочли его чрезмерно либеральным.
39 Майоратное владение в Польше не существовало согласно законодательству польского государства, но крупные землевладельцы, такие как князья Радзивиллы и Острожские, получили такое право в виде исключения от польских королей.
40 В этой главе Руссо в значительной мере использует идеи французских физиократов, которые основывали процветание государства на развитии сельского хозяйства и увеличении численности населения. Вполне возможно, что Руссо был знаком с работами аббата Бодо, а также, как это достоверно известно, он читал главное произведение Ле Мерсье Де Ля Ривьера «Естественный и сущностный порядок политических обществ». Вместе с тем, Руссо использует в этой главе идеи, ранее высказанные в проекте «Конституции для Корсики», в частности в том, что касается экономической автономии государства, и сочетает эти идеи с одним из главных положений в трактате «Об общественном договоре». Оно гласит, что народ, наилучшим образом приспособленный для законодательной деятельности, это народ самодостаточный (глава 10 книга II).
41 См. трактат «Об общественном договоре» глава 5, книга III.
42 См. книга III, глава 9 трактата «Об общественном договоре».
43 Аналогичные идеи Руссо высказал в проекте Конституции для Корсики.
44 См. «Трактат о духе законов» книга XIII, глава 14. Различия между категориями населения в Женеве Руссо объяснил в трактате «Об общественном договоре», ссылаясь на д’ Аламбера.
45 Речь идет о сочинении маршала Вобана «Проект установления королевской десятины» и о проекте «Вечного мира» аббата де Сен Пьера.
46 Идея прямого налогообложения земель принадлежала физиократам, и Руссо ею воспользовался. Подобно аббату де Сен Пьеру и маршалу Вобану, он выступает категорически против установления монопольных прав в государстве. Земельный кадастр предлагался физиократами, но Руссо, как это следует из текста, не слишком одобрительно относился к такому кадастру, который уже существовал в Австрии при Иосифе II.
47 В проекте «Военного устройства» Руссо предлагает создать всеобщее ополчение и в этом отношении соглашается с Михаилом Виельгорским и аббатом Мабли, однако, как следует из текста Руссо, он скорее вспоминает о военной организации Женевы, о которой он достаточно подробно говорит в сочинении «Письмо д’Аламберу о театральных зрелищах».
48 Источник: Светоний, «Жизнь Юлия Цезаря», глава 70.
49 Оригинальность этого раздела работы Руссо заключается в попытке описать особого рода социальную организацию, отличную от сословного строя, создание которой привело бы к его уничтожению. Вместо сословного строя возникает режим меритократии и системы отбора на государственные должности под надзором суверенного народа. О праве суверена «надзирать за гражданами» Руссо подробно говорит в трактате «Об общественном договоре». Эта идея неоднократно подвергалась критике со стороны современных интерпретаторов творчества Руссо, но как следует из проекта Руссо, этот надзор представляет собой не что иное, как одобрение деятельности каждого гражданина во мнении общества.
50 Надежда отечества (лат.).
51 Избранный гражданин (лат.).
52 Страж законов (лат.).
53 Руссо в данном случае вносит коррективы в план, предложенный епископом Игнацием Масальским, председателем «Колледжа управленцев». Согласно предложению последнего система образования в Польше должна находиться под контролем церкви. Идея Руссо заключалась в том, чтобы создать в Польше исключительно светскую систему образования и воспитания. Хотя председателем «Колледжа управленцев» должен быть примас Польши, в нем по мысли Руссо не должно быть священников. Следует отметить и то, что Руссо предлагал избирать главу Церкви в Польше на сейме, то есть превратить его в высшего магистрата по делам церкви.
54 Идея дарования прав дворянства буржуазии была достаточно распространенной во французской литературе эпохи Просвещения, например в сочинениях Монтескье и работах известного политического мыслителя маркиза д’Аржансона, в частности их рассуждениях о возможности установления во Франции так называемой «демократической монархии». Руссо ссылался на работу маркиза в трактате «Об общественном договоре».
55 См. трактат «Об общественном договоре» книга II, глава 10.
56 Речь идет о вмешательстве России во внутренние дела Швеции. Это вмешательство началось после смерти Карла XII, когда Россия поддерживала шведский ригсдаг в его попытках установить опеку над короной.